Иногда я выпадаю из реальности. В среду пришёл беззаботно на урок по способам оценивания образовательных программ, сижу и радуюсь, как вдруг вижу, что все подходят к столу преподавателя и складывают какие-то работы. Понимаю, что сдают какое-то задание. Поворачиваюсь к соседу: “Нам надо было письменно что-то сделать?” Сосед: “То, что сегодня надо устно будет рассказать другим группам, надо было письменно записать примерно на 1500-2000 слов и сдать”. Сижу и не могу вспомнить, почему я прозевал это задание. Получается, что к дедлайну я его не сделал, значит, будет вычтено при выставлении общей оценки. Подхожу к профессору и так и говорю, мол, господин Н., я что-то недопонял и не сделал письменную часть, мне стоит это сделать или уже поздно. Он осмотрелся: рядом никого. Сказал, чтобы к полуночи прислал ему работу. Пронесло. Впопыхах писал весь вечер эссе. Видимо, поездки и перемещения всегда вносят смуту в голову.

На минувшей неделе выпал счастливый случай вернуться в Нью-Йорк спустя пять лет. Спонсор, выдающий деньги, организовал встречу студентов, которые летом приезжали в Турцию в летнюю школу по академическому письму в августе 2015. Первое ощущение: изменились все участники летней школы. Америка повлияла на каждого, кому выдали грант. Это было видно в общем поведении. Самостоятельная жизнь всегда положительно сказывается на нашем образе мыслей. Так, почти все стали спокойнее и сдержаннее, взгляд внимательный (это более чем 50 человек). Мы даже все встретились-обнялись очень сдержанно. Я помню, как прощались летом: из объятий нельзя было вырваться, сейчас такого не было.

На конференции также присутствовали участники и выпускнини нашей программы прошлых лет, зачитывали доклады, вели дискуссии, задавали вопросы. Я бы не сказал, что вся двухдневная конференция была особенно интересной, скорее нам просто дали попрактиковать конференцию как идею. С девяти утра до пяти вечера два дня подряд нас старались вовлечь в обсуждения. Всё это происходило в центре Манхэттена. За окном большой город, а мы взаперти. Снова Нью-Йорк, снова эти ощущения. Увы, я не встретился с белорусской семьёй (чудесные Зеликовы), у которой жил летом 2009 года. Но понял теперь уже навсегда: путешествовать я буду только один. Ни с другими студентами, ни с друзьями — мой ритм жизни и привычки сильно отличаются от людей, которых знаю. Также заметил, что после двух часов прогулки по городу у меня начала ныть спина: сказывают восемь месяцев сидения за книжками в Сиракузах. В университете радиус моего перемещения на ногах составляет от силы один километр. Надо двигаться и заниматься спортом. Или перебираться в Нью-Йорк.

Город всегда в движении. Муравейник, в котором нет места остановке или передышке. Город авантюристов. На Таймс-сквер ко мне подлетел какой-то латинос, одетый в костюм снеговика Олафа из мультика “Холодное сердце” (2013). Схватил меня, мол, давай фотографироваться. Памела меня щёлкнула, и этот Олаф стал вымогать из меня деньги. У меня искренне и принципиально не было наличных денег (в большом городе лучше все свои гроши  держать на карточке), я ему об этом поведал. Он снял маску, и рявкнул по-испански: “Própina!” (исп. “Чаевые!”). Я развёл руками, в конце концов, не я на него набросился. Латинос обиделся, бросил на меня злобный взгляд, из его глаз будто вырвался убийственный лазерный луч, призванный меня уничтожить, развернулся и обиженно ушёл.

За несколько дней в городе я погулял по знакомым и знаковым местам (Бруклинский мост, паром на Стейтен-айленд с видом на статую Свободы, Бэттери-парк, Уолл-стрит, Метрополитен-музей, католический собор Св. Патрика и проч.) — город прежний, ничуть не изменился за последние годы. Несмотря на дождь в субботу, я уверенно шагал по этой земле, истоптанной миллионами ног, и чувствовал, что именно сейчас у меня были весенние каникулы: никаких уроков, никаких горящих сроков, есть здесь и сейчас. Меня очень освежило это ощущение присутствия в настоящем.

Удивительным открытием стали участницы конференции из Камбоджи — очень положительные ребята. В первый официальный день после конференции мы пошли в хороший ресторан и сели вместе с ними. Хохотали, шутили, интересовались то одним, то другим, и это было уютно и семейно. Удивительно, что в таких маленьких по размерам людях есть столько тепла внутри и столько желания чего-то делать, вернуться домой и активничать. Чего не могу сказать о русскоговорящих товарищах из стран Средней Азии и Молдовы. Во второй день во время сессии-мозгоштурма, на которой мы обсуждали разные проблемы в малых группах (женское насилие, миграция, права человека, стареющее население и т.п.), русскоговорящие компаньоны все собрались в один круг, чтобы обсуждать образование в Средней Азии. Быть может, они его обсуждали в начале, но всё, что слышал я, это были их разговоры о том, как получить гринкарту и остаться в Америке. Мягко говоря, несоответствие заявленной теме дискуссии.

Шоком стала для меня одна белорусская дама. Она в летах (на вид лет 45-50), и она старательно избегала общения со мной или Катей, делая вид, будто Беларусь к ней не относится. В первый день конференции я не имел чести с ней познакомиться, но Катя имела: они почти не перекинулись ни одним словом. Назавтра утром мы завтракали в здании, и мимо проходила наша соотечественница. Я ей робко: “Привет. Я Юра из Беларуси”. Она пожала мне руку, сказала “очень приятно”, на Катю даже не глянула и просто пошла дальше. Мы с Катей переглянулись и пожали плечами. В середине какой-то небольшой суматохи перед началом сессий-мозгоштурмов  эта дама всё же подошла ко мне, и мы немного поговорили. Она старательно мимикрировала некоторые позитивные повадки американцев, но вкупе с акцентом это выглядело жалко. Например, рядом прошла девочка и чуть задела её плечом, она развернулась, расплылась в улыбке и сказала: “It’s okay, honey!” (“Ничего страшного, дорогуша!”). Потом она сказала, что очень жаль, что наша программа не спонсирует учёбу в американской аспирантуре. Меня это удивило, т.к. все и так знают, что в американскую аспиранутуру можно поступить самостоятельно и, если зачислят, получить полный пакет финансирования на 4-5 лет. Я ей говорю: “Так подавайтесь сами”. Она: “Ну не смеши, если у тебя есть деньги, то подавайся сам, у меня таких денег нет. Ха-ха”. Я ей напомнил, что поступать в аспирантуру можно без посредников. Но она стояла на своём. И у меня щёлкнула мысль: ну вот это такая совковость, мы ведь оба прекрасно знаем, как в реальности обстоит дело, но она заведомо говорит то, что не соответствует действительности. Зачем так делать?

Потом она спросила, был ли я на каком-то семинаре, где обсуждалось что-то типа авторитарного режима. Я ответствовал, что нет, тогда она прокомментировала: “Ты бы почувствовал себя, как дома. Ха-ха. Они там говорили о своих странах, а ты сидишь и думаешь, что говорят про Беларусь. Ха-ха”. Эти дурацкие смешки, которые якобы отражают (а на деле — искажают) американскую приветливость, меня уже стали напрягать, и я задал контрольный вопрос: “А вы хотите после программы вернуться в Беларусь?” Ответ на этот вопрос очевиден: раз она заговорила про аспирантуру, значит, ей не до родных пенатов. Но она, не колеблясь, покачала головой и даже для театральности закрыла глаза: “Да, очень хочу. Да”. Хотя всё её тело говорило “нет”. Мы ещё перекинулись парой фраз, и я отошёл по делам. За обедом я услышал, как она говорила кому-то из представителей Центральной Азии по-русски: “Я считаю, что [наш спонсор] должен оплачивать наши обеды. Ха-ха” — как мне показалось, она говорила про обеды вообще, во время нашей учёбы в наших университетах. И меня как ошпарило: ну вот абсолютная советская привычка ожидать чего-то на халяву. Все эти реакции, реплики и комментарии от новых для меня русскоговорящих товарищей за два дня слились в единый ком какого-то советского прошлого, о котором я читал в книгах, смотрел в передачах, наблюдал воочию в РБ. Поэтому я общался только с теми, кого узнал в летней школе и избегал общения с новыми русскоговорящими. Белорусска меня так впечатлила, что я понял маленькую и выразительную деталь: на такие программы из Беларуси нужно отправлять молодых людей. С возрастом можно механически перенять привычки (улыбка, смех, позитивные реплики), но внутренне измениться, видимо, невозможно. Этот разрыв поколений я ощутил, словно разверзлась преисподняя, и мы стояли по разные стороны этой инфернальной пропасти.

Ещё перед поездкой в Нью-Йорк все Сиракузы гудели: мужская и женская баскетбольные команды вышли в четверть-финал национальных игр страны. Парни не прошли в полуфинал, а девушки прошли, но в полуфинале уступили соперникам. Такого либо не было никогда, либо было очень давно, и университет гордиться своими нынешними спортсменами. Почти вся женская баскетбольная команда учится на нашей программе по педдизайну, из парней — два баскетболиста. Когда был урок в прошлый вторник с приглашённым лектором, один из баскетболистов (видимо, очень удручённый проигрышем) встал, взял рюкзак и ушёл с урока. Нас всего там было человек 18, поэтому нельзя было не заметить такого поступка. Даже американцы, которым обычно всё по барабану, переглянулись и поняли: у Майкла нет настроения. Но выступающая лекторша была молодцом, она и бровью не повела и продолжила рассказ о том, как она использует модель перевёрнутого дизайна (backward design) при переносе учебного курса из формата обычного урока в классе на онлайн-платформу.

Осталось три недели интенсива. Трудно поверить, что за эти три недели надо успеть закончить все четыре письменные работы (начата только одна) и две презентации. Это время на износ. Удачи мне.

Берегите себя и своих близких.

Студенты из Сиракуз в аэропорту, направление: Нью-Йорк

На конференции. Я, Памела (Перу), Лаура (Колумбия), Луиза (Колумбия)

На конференции. Ахмед (Египет), Катя, я

На ужине с камбодийскими девицами после первого дня конференции

На Таймс-сквер, пять лет спустя

Фото с обиженным латиносом в роли Олафа на Таймс-сквер

На Бруклинском мосту в дождик

В Центральном парке

На Рокфеллер-плазе с Прометеем за плечами

В Брайант-парке (42 улица)

Три дамочки из басектбольной команды и одноклассники (все мы на педдизайне)