Мы знаем, что Мария Лорие – кудесница положительной критики, и её восхищение переводом «Тяжёлых времён», выполненном Верой Топер, передалось каждому, кто читал её заметку. В данной обстоятельной статье критика у Марии Фёдоровны, так сказать, отрицательная. Но от этого не менее конструктивная. В каждом неудачном обороте или смысловой ошибке М. Лорие видит нечто большее: типичные ошибки перевода, который делается впопыхах. И на этом материале предлагает свои варианты, которые всего лишь «призваны прояснить с м ы с л английской фразы». Замечу, что здесь М. Лорие скромничает, т. к. она не только проясняет смысл (это был бы своеобразный буквализм, против которого она всегда боролась), но даёт качественный русский вариант.

Среди кашкинцев М. Лорие (1904-1992) была отведена самая долгая жизнь – 88 лет. И ни единой минуты Мария Фёдоровна не тратила на покой. Это была работа non-stop, разве что с перерывами на сон. Родилась в Москве, закончила педагогический факультет II МГУ (английское отделение). Пошла добросовестно работать в школе и учить детей английскому, а после – студентов в различных вузах. Но в её ювелирной переводческой работе чувствуется отпечаток юношеского восторга перед литературой и силой слова. Эту молодость она пронесла с собой через всю жизнь в своих высококлассных переводах. Попала в коллектив И. Кашкина. А позже и сама вела переводческие семинары для начинающих и продолжающих переводчиков. После тридцати стала работать в ряде издательств как переводчик и редактор английской художественной литературы. М. Лорие неустанно боролась с формализмом и буквализмом в переводах, всегда вскрывала порочность нетворческого подхода к делу. Уверен, она была более чем солидарна с К. Чуковским, который в своей книге «Высокое искусство» писал: «Буквалистский метод перевода чрезвычайно импонирует людям, далеким от искусства. Им кажется, что применение подобного метода обеспечивает адекватность перевода и подлинника. На самом же деле – повторяю опять – тяготение к педантической точности неотвратимо приводит к неточности» [4]. К. Чуковский поместил ее в круг блистательных переводчиков (наряду с Н. Дарузес, С. Бобровым, М. Богословской, Т. Литвиновой). М. Лорие редактировала и самого Корнея Ивановича.

Как редактор, она была Мастером. Ирина Гурова вспоминает: «Полвека назад я перевела несколько очерков Диккенса для первого тома собрания его сочинений. На мое великое счастье, редактировала том Мария Федоровна Лорие. Я споткнулась на Old Lady of Threadneedle Street, решив, что улицы с таким названием быть не может, а так как Диккенс был мастером сочинять всякие значимые имена и названия, то бодро перевела: “старая дама с Портновской улицы”. Правда, соответствующих справочников тогда в широком доступе практически не было, но, главное, я не умела с ними работать. И вот Мария Фёдоровна мягко мне объяснила, что Треднидл-стрит — улица в лондонском Сити, на которой находится Английский банк, он же “Старая дама”. И я твердо зарубила себе на носу: не знаешь — не сочиняй». [1]

Да чего уж пеаны слагать? Просто прислушаемся к чуткой и ответственной грации перевода.

———————————————————————————————

М. ЛОРИЕ
УЛОВКИ ПЕРЕВОДЧИКОВ

Есть переводы, низкий уровень которых не сразу бросается в глаза: на первый взгляд они как будто благополучны. Переведенная книга заинтересовывает сюжетом, обстановкой, живостью диалога. Читается книга легко, слог бойкий, словно бы соответствующий общему тону и содержанию, явных погрешностей против русского языка нет. И, только вчитавшись внимательнее, а главное — сравнив перевод с подлинником, видишь, как все это приблизительно, как небрежно обращается переводчик со своим автором, а порой и беспардонно с ним расправляется.

К таким работам принадлежит перевод романа Джозефа Хеллера «Catch — 22»¹. Эта книга «хорошо читается» по-русски, если читать ее, не вдумываясь, не задерживая внимания на неувязках и прямых абсурдах как в описаниях, так и в диалоге. Переводчики — не вовсе профаны в литературном ремесле, многие абзацы, а то и целые страницы и эпизоды написаны ими хорошо. Жаргонных словечек они знают предостаточно, что немаловажно для данной книги, и злой, порой жестокий юмор автора в общем по-русски получился. А все-таки перевод этот плох, очень плох.

Грустно это особенно потому, что роман Хеллера сам по себе — несомненно интересное и значительное произведение. Это острая сатира на продажность, грубость нравов, несправедливость и разврат, царившие в американской армии во время второй мировой войны. Микромир романа — вымышленный остров Пьяноса в Средиземном море, откуда американских летчиков посылают в конце войны на бомбежку Италии. Перед читателем проходит вереница американских военных от генералов до рядовых, и это либо солдафоны, карьеристы, умные мерзавцы и мерзавцы-болваны, либо их жертвы — замордованные, забитые, насильно оторванные от родины и привычных занятий люди, ищущие спасения одни в приспособленчестве, другие в самоубийстве, третьи в бегстве. Для многих персонажей Хеллера война — дело обогащения и личного продвижения по службе. Старшие по чину мечтают о еще более высоких чинах, о победах над конкурентами, меньше всего — о победе над фашистской Германией. И всеми вертит, всех держит в руках пройдоха Майло Миндербиндер, поначалу — заведующий офицерской столовой, а затем организатор своеобразного синдиката, основанного на грандиозного размаха международной купле-продаже, в котором всем обещана доля прибыли. Майло использует для своих махинаций военные самолеты, как американские, так и фашистские, и не гнушается никакими сделками, вплоть до контракта с немцами на бомбежку собственной базы.

Центральный персонаж романа — летчик Йоссариан. Автор предисловия к русскому изданию С. Михалков недоволен слишком теплым отношением Хеллера к своему герою и всячески доказывает, что герой такого отношения недостоин. Боюсь, что если бы С. Михалков прочел роман в подлиннике, у него было бы еще больше оснований для недовольства, — при тех же объективных фактах биографии Йоссариана отношение к нему автора в подлиннике еще гораздо теплее, чем в переводе. Да, с нашей точки зрения, Йоссариан отнюдь не положительный герой. Он напивается и буянит и развратничает не хуже других, когда попадает по увольнительной в Рим, а то и у себя на базе. Он не исполнен высоких патриотических чувств и благородных мыслей о необходимости избавить мир от фашизма. Но, думается, нельзя судить его нашими мерками. Уж очень непохожа была роль США во второй мировой войне на роль нашей страны и соответственно — роль их армии и положение военных на обстановку в наших воинских частях. Роман Хеллера — подлинная хрестоматия, в которой, пусть с гротескными преувеличениями, показано, чего ищут на войне американские генералы и полковники, как безграничная власть, которой наделяет их армейская субординация, будит в них худшие инстинкты — стяжательство, жестокость. И вот перед нами герой, которому очень не хочется умирать на этой «гнусной и грязной войне» (как увидим ниже, это определение войны в восприятии Йоссариана в переводе исчезло). Человек он неплохой, наделен и юмором, и несокрушимым здравым смыслом, ему не чужда и доброта, и своеобразная отвага. Махинации Майло ему противны. Он читал Достоевского и много думает. Он не тревожится за свою родину — сейчас, в 1944 году, исход войны уже ясен, и даже мысль, что кто-то мог бы сбросить бомбы на  е г о  город,  е г о  ферму, вероятно, показалась бы ему дикой. Воевать ему никогда не хотелось — он и в авиацию-то пошел потому, что там дольше нужно учиться — авось к тому времени война кончится. А теперь он уже давно отлетал положенное ему число вылетов, считается лучшим в своей части бомбардиром и просто не видит оснований оставаться на фронте, где ему со всех сторон грозят опасности — Гитлер и Муссолини, собственное начальство, агенты ЦРУ (которых переводчики, кстати сказать, напрасно называют разведчиками) и неисчислимые болезни, о которых он раньше, вероятно, и слыхом не слыхал. Так какого черта? И «герой» дезертирует.

Автор безусловно и откровенно сочувствует ему и — более того — нередко препоручает ему высказывать собственные мысли и чувства. Не далее как 14 сентября 1968 года газета американских коммунистов «Дейли уорлд» с полным сочувствием напечатала следующие высказывания Хеллера: «Если вы против войны — любыми средствами избегайте в ней участвовать. Мы проигрываем войну (во Вьетнаме. — М. Л.). Во всяком случае, не выигрываем ее. Раз наши парни там, мы должны их оберегать. Но если мы действительно хотим их уберечь, — мы должны вернуть их домой… Я не верю в то, что нужно погибать за какое-то решение Дина Раска или Джонсона. Пусть они сами едут на фронт и погибают». И если вдуматься, чем была вторая мировая война для рядовых американских военнослужащих, мы уже не удивимся тому, что Хеллер готов поставить ее на одну доску с захватнической войной США во Вьетнаме.

Центральная роль Йоссариана подчеркнута и в композиции романа: почти все главы названы именем какого-нибудь персонажа. Именем Йоссариана названа только последняя глава — та, где он принимает решение дезертировать, не желая вступать в сделку с продажными мерзавцами и собственной совестью. Но присутствует Йоссариан во всех главах — от первой до последней, и в столкновении его с другими персонажами или в разговорах о нем вскрываются все новые и новые черточки его характера.

Для перевода роман Хеллера представляет большие трудности, прежде всего потому, что написан он очень хорошо, то есть в полном соответствии с тем, как задуман. В нем множество действующих лиц, он очень непрост по композиции, в него нелегко вчитаться, запомнить всех персонажей и их взаимоотношения, разобраться в последовательности событий, многие из которых даны в воспоминаниях, — даже внутри глав нередки временные перебивки.

Автор уверенно владеет многими регистрами — переходит от гротескно-комических сцен к трагическим или к поэтичным описаниям и реминисценциям, причем трагический элемент неуклонно нарастает. В книге много специальной терминологии — авиационной, общевоенной, медицинской, церковной. Много жаргона, много американских и итальянских реалий. Все это требует большой предварительной работы и тонкого владения литературным языком в самом процессе перевода.

Чем же плох перевод Виленского и Титова?

Начать с того, что он полон смысловых ошибок. Нельзя сказать, что переводчики не знают английского языка, но книга большая, переводчики, видимо, спешили и до того, как приступить к переводу, не дали себе времени ни обдумать книгу, ни порыться в словарях и справочниках. Во время работы у них не было в сознании цельной картины той действительности, которая изображена в романе, а значит, не было и представления о том,  ч т о   м о г л о   и   ч т о   н е   м о г л о  там произойти, что  м о г   и   ч е г о   н е   м о г  сказать тот или иной персонаж.

Из-за смысловых ошибок, которые можно найти чуть ли не на каждой странице текста, искаженными оказались характеры, обстановка, отношения между людьми. Начнем со сравнительно «периферийных» примеров — неправильной передачи фона, обстановки:

Стр. 26 подлинника — 38 перевода: «…рядом с летним кинотеатром, где по вечерам развлекалось мужественное, но невежественное воинство…» По-английски: «…alongside the open-air movie theatre in which, for the daily amusement of the dying, ignorant armies clashed by night on a collapsible screen…», то есть: «…где, для развлечения обреченных на смерть, ничего о том не ведающие войска из вечера в вечер воевали на складном экране»².

Или еще:

26/34. «Они (летчики) расползались по лагерю, как полчища крабов, и ждали приказа об отправке домой, в безопасные края, подальше от штаба двадцать седьмой воздушной армии в Италии…» По-английски: «They moved sideways, like crabs. They were waiting for the orders sending them home to safety to return from Twenty Seventh Air Force Headquarters in Italy…», то есть: «Они двигались бочком, как крабы. Они ждали, когда придет из Италии, из штаба 27-й воздушной армии, приказ об отправке их на родину…»

Вот как, к примеру, искажается в переводе ситуация: мы уже знаем, что Йоссариан отказался принимать таблетки атабрина, которые прописаны летчикам от малярии. Летчик Эпплби, примерный службист, идет жаловаться на него командиру эскадрильи, но того весь день нет на месте — он решил для спокойствия вообще никого и никогда не принимать. В переводе читаем:

106/125. «Побагровев от такого унижения, Эпплби тут же написал рапорт об Йоссариане, приложил к нему таблетки атабрина, которые Йоссариан отказался принимать, и быстро вышел». По-английски: «Crimson with humiliation, Appleby wrote down his report about Yossarian and the Atabrine tablets on a pad the sergeant offered him and left quickly…», то есть: «Побагровев от унижения, Эпплби написал рапорт о Йоссариане и таблетках на блокноте, который предложил ему сержант, и быстро вышел…»

Впору подумать, будто переводчик был так рад, что помнил, о каких таблетках идет речь, что даже приложил их к рапорту.

А вот и обратный пример — переводчик забыл, что очередной вылет, которого летчики смертельно боятся, несколько раз откладывался из-за дождя, и пишет:

107/127. «…никто не мог сказаться больным, как это случилось в один прекрасный день, когда всех пробрал какой-то загадочный эпидемический понос и командованию пришлось отменить полеты». По-английски: «…no one could report for sick call, as the men had done on the one clear day with a mysterious epidemic of diarrhea that had forced still another postponement», то есть: «…никто не мог получить справку от врача, как в тот единственный ясный день (день летной погоды!), когда из-за какого-то загадочного эпидемического поноса налет снова пришлось отложить».

Вот как в одном абзаце можно разом исказить и ситуацию и характер:

26/33. «Эта труппа была прислана генералом Пеккемом, который перевел свой штаб в Рим и не придумал ничего лучшего, чем строить оттуда козни против генерала Дридла. С таким генералом, как Пеккем, требовалось аккуратное обхождение». По-английски: «The USO troupes were sent by General P. P. Peckem who had moved his headquarters up to Rome and had nothing better to do while he schemed against General Dreedle. General Peckem was a general with whom neatness definitely counted», то есть: «Труппы актеров присылал генерал Пеккем, который перевел свой штаб в. Рим, где ему нечего было делать (где у него оставалось много свободного времени), пока он строил козни против генерала Дридла. Генерал Пеккем был из тех генералов, которые придают большое значение точности и аккуратности».

Есть в романе военный врач, доктор Стабс, человек грубый, резкий, но отнюдь не идиот. Однако в переводе ему приписана реплика совершенно бессмысленная:

108/128. «Знаете, больше всего я радуюсь, когда спасаю человеку жизнь. И вот что мне интересно: какой, черт побери, смысл их лечить, если им все равно так или иначе суждено погибнуть?» Между тем по-английски все логично: «I used to get a big kick out of saving people’s lives. Now I wonder what the hell’s the point, since they all have to die anyway», то есть: «Когда-то я радовался, спасая людям жизнь. А теперь думаю: какого черта, раз им все равно умирать».

«Подумаешь, — вероятно, возразил бы переводчик, — спутал прошедшее время с настоящим». Но в том-то и дело, что, вникнув в суть хотя бы одной этой реплики, переводчик  н е   м о г   б ы  спутать настоящее с прошедшим, а значит — не вник.

Любопытно, как передана в переводе характеристика другого персонажа, майора Майора, маленького, ничтожного человечка, никогда не умевшего никому угодить ни в детстве, ни в юности, ни позже, в армии.

84/99. «Никогда он всуе не поминал имя божие, не занимался прелюбодеянием, любил соседа своего и не лжесвидетельствовал против него». По-английски: «Не never once took the name of the Lord his God in vain, committed adultery or coveted his neighbor’s ass. In fact, he loved his neighbor and never even bore false witness against him», то есть: «Ни разу в жизни он не употребил имени господа своего всуе, не совершил прелюбодеяния и не пожелал осла ближнего своего. Больше того, он любил своего ближнего и даже ни разу против него не лжесвидетельствовал».

Здесь нет ошибок в характеристике по существу — ошибка в том,  к а к  эта характеристика подана. Переводчик смутно чувствует, что это — парафраза на что-то библейское, выше он даже дал слово «ближний» там, где в подлиннике его нет. Но понять, что речь идет о десяти заповедях, он не понял и текста этих заповедей найти не удосужился. Поэтому «ближний» из десятой заповеди превратился в «соседа», а осел пропал вовсе, как бы за ненадобностью.

Чуть выше другая заповедь: «Чти отца своего и мать свою» — переведена: «Почитай мать и отца своего». Вообще с вопросами религии и церкви авторы русского текста знакомы мало, а для перевода англо-американской литературы такое знакомство необходимо, независимо от религиозных убеждений переводчика и переводимого автора. Приведем еще курьез на эту тему:

183/205. К умирающему солдату-итальянцу (разумеется, католику) приходит в госпиталь его брат и между прочим задает ему такой странный вопрос: «У тебя есть священник?» В подлиннике: «Did you have a priest?», то есть: «Священник у тебя был?» или, чтобы окончательно прояснить смысл: «Ты исповедался перед смертью?»

Вот три примера смысловых ошибок, связанных с главным героем книги.

Йоссариан всеми правдами и неправдами стремится в госпиталь, чтобы избежать вылетов (норму которых полковник Кэткарт все время увеличивает, чтобы выслужиться перед высшим начальством), и на каком-то этапе у него нашли болезнь печени. Он очень дорожит этой болезнью и в разговоре с Майло о диете говорит:

61/70. «Настоящий синдром Гернета — Флейшакера вылечить не так-то просто, и я не собираюсь губить свой синдром». По-английски обратное: «A good Garnett — Fleischaker syndrome isn’t easy to come by, and I don’t want to ruin mine», то есть: «Обзавестись хорошим синдромом Гернета — Флейшакера не так-то легко, и я свой синдром губить не намерен».

Полковник Кэткарт сетует, что Йоссариан отказывается от дальнейших полетов и мутит других летчиков.

412/453. «— Я никогда бы не дал ему капитана! — с горечью воскликнул полковник Кэткарт. — Я отдал бы его под суд, еще когда он наложил в штаны во время налета на Феррару и дважды зашел на цель». По-английски: «I never should have made him a captain!.. I should have given him a court martial after he loused up that Ferrara mission and went around twice», то есть: «Не следовало мне давать ему капитана! — с горечью воскликнул полковник Кэткарт. — Мне бы следовало отдать его под суд, еще когда он наломал дров во время налета на Феррару, дважды зайдя на цель». Ведь как раз во время налета на Феррару Йоссариан, по мнению командования, отнюдь не проявил трусости. А то, что его повысил в чине именно полковник Кэткарт, известно читателю еще из главы 11, с. 134, подробно этот эпизод рассказан в главе 13, но переводчик все это, видимо, забыл. После этой ошибки и весь дальнейший разговор, естественно, пошел вкось. Через несколько строк читаем: «А-а, ладно, ерунда. Не будем толочь воду в ступе… Чем пикироваться со мной, подумайте-ка лучше, что нам делать с ним». По-английски: «All right, gee whizz. Stop rubbing it in, will you?.. Instead of picking on me, why don’t you figure out what we’re going to do about him?» To есть: «Ладно, к черту. Хватит мне внушать, что я дурак… Чем цепляться ко мне, лучше придумайте, что нам делать с ним».

Склоняя Йоссариана к подлой сделке, ценою которой его обещают отправить на родину, полковник Кэткарт говорит ему (в переводе): «Или вы для нас, или против нас» (455). В подлиннике, конечно, for us, то есть «с нами», «за нас».

Военные в романе Хеллера много балагурят, зубоскалят, шутят, но, как правило, во всех этих шутках есть своя логика. А где логика в следующей реплике:

36/45. «Назовите мне хотя бы одного поэта, который гонялся бы за деньгами». По-английски: «Name, for example, one poet who makes money», то есть: «хотя бы одного поэта, который зарабатывает много денег».

Переведенная правильно, эта фраза вяжется с предшествующим рассуждением: «В наше время всякий дурак может делать деньги и большинство дураков этим и занимаются. Но так ли поступают люди, наделенные умом и талантом?..» Здесь же вопрос повисает в воздухе, и пропадает вся соль последующей буффонады вокруг фамилии поэта Т. С. Элиота. Есть смысловые искажения, не влияющие на контекст и на общее содержание книги, например:

106/125.   «…с   крупными,   как  лепестки  большой   ромашки, зубами».  По-английски:  «like large white marshmallows», то есть «с зубами, как крупная белая пастила». Или:

108/128. «Они замолчали. Со стороны казалось, что они никогда уже больше не раскроют рта». По-английски: «The silence seemed bottomless when he stopped talking», то есть: «Когда он умолк, наступила бездонная тишина». Казалось бы, не так уж важно, с чем сравнить крупные белые зубы, и кто замолчал — он или они, и как определить тишину — словом «бездонная» или впечатлением (чьим?..), «что они больше никогда не раскроют рта». Однако и такие ошибки настораживают. Они говорят о пренебрежении к желанию автора сказать в данном месте именно то, что он сказал, о подстановке того, что он мог бы сказать, но не захотел. По этому пути можно уйти очень далеко от подлинника.

И наконец — образчик полного своеволия переводчиков, перед которым просто становишься в тупик. Офицер-индеец, полуграмотный невежда и пьянчужка, рассказывает, как в детстве он вечно кочевал, потому что его племя, как назло, селилось в местах, где находили нефть, и их оттуда сгоняли. Монолог индейца перебивается фразой от автора: «Первое, что он запомнил в жизни, был геолог» — «His earliest memory was of a geologist» (44). А в переводе в этом месте стоит: «Да, его детские воспоминания были радужны, как лужа нефти» (50). Тут уж остается только развести руками.

Список смысловых ошибок можно удлинить вдвое, втрое, в десять раз (некоторые из них еще будут приведены в своем месте). Во всяком случае, это то самое количество, которое переходит в качество. Такие ошибки — уже не случайности, возможные у любого переводчика, а почти система: система пренебрежения к смыслу подлинника там, где этот смысл представляет хоть какие-то затруднения. Это всякий раз невнимание к широкому контексту и неумение спросить себя: а возможно ли такое? Не противоречит ли это характеру, ситуации, наконец, сказанному раньше?

При таком количестве серьезных ошибок уже почти не стоит говорить о «мелочах», вроде того, что to train значит не «везти» рабочих (405), а обучать, и вся фраза: «It would take too long to train them» — значит не «их слишком далеко придется везти», а «их слишком долго пришлось бы обучать»; что a crooked trader in the Levant — не «жуликоватый ливанский торговец» (29), а пройдоха торговец на Ближнем Востоке; что «pineapple» — не «яблоко» (339), а ананас; «room» в госпитале — не «комната» (465), а палата; «satin» — не «сатин» (138), а шелк, атлас; «lunatic» — не «лунатик» (145), а сумасшедший; «supermarket» — не «рынок» (48), а магазин самообслуживания; «beauty parlor» — не «женская парикмахерская» (там же), а косметический салон; «to get to Sweden» — не «отправиться в Швецию» (485), а добраться до Швеции.

Небрежность в выборе слов, как уже сказано, приводит к искажению в характеристике персонажей. Очень часто это относится к ремаркам и эпитетам. Когда в подлиннике человек поблагодарил кого-то «crisply», то есть сухо, сдержанно, а в переводе «горячо поблагодарил» (27/36), — это меняет дело; «eyed him sharply» — значит «посмотрел зорко, внимательно». А в переводе — «бросил на него злой взгляд» (62/72), и тут же «сурово спросил он», тогда как в английском просто спросил.

239/270. «Старик спокойно дожидался ответа, наблюдая за Нейтли с гнусной улыбкой». В подлиннике: «The old man waited tranquilly, watching him with a discerning smile that was both scornful and sympathetic», то есть: «Старик спокойно ждал, наблюдая за Нейтли с проницательной улыбкой, в которой было и презрение и сочувствие».

Огромное количество таких ошибок падает на характеристику Йоссариана, отчего он становится неотличим от остальных эгоистов и трусов, наводняющих роман Хеллера, в то время как, по замыслу автора, он, безусловно, выделяется на фоне остального зверинца. Сознательно или бессознательно, не берусь сказать, в переводе сделано все, чтобы «снизить» его образ. Здесь и «злой» взгляд вместо внимательного, и «окончательно потерял мужество» (начало главы 22) там, где у автора «lost his nerve», то есть ему изменило хладнокровие, и «душа ушла в пятки», и «в ужасе взмолился» там, где в подлиннике ему стало не по себе («was unnerved») и он почувствовал, как к сердцу подступает страх — «in incipient panic» (425/470), и «спасать свою шкуру» всякий раз, как речь идет о борьбе за жизнь.

Искажению образа главного героя (и не только его) служат и куски, переведенные более чем «вольно» — с пропусками одних слов и фраз и неправомерным растягиванием и подчеркиванием других, — куски, скорее заслуживающие названия пересказа. Вот один из них:

67/77. Йоссариан мог бы вполне прожить без войны. Возможно даже, что без войны он жил бы вечно. А сейчас кому-то из его соотечественников предстояло погибнуть во имя победы. Но Йоссариан был не настолько честолюбив, чтобы стремиться попасть в их число. История вовсе не требовала преждевременной кончины Йоссариана — дело справедливости восторжествовало бы так или иначе. Судьбы прогресса и победоносный исход войны тоже не зависели от жизни и смерти Йоссариана. Конечно, кто-то неизбежно должен был погибнуть, но кто именно — зависело от обстоятельств, а Йоссариан меньше всего хотел стать жертвой обстоятельств. Но как бы там ни было, а война шла. И, пожалуй, все, что Йоссариан мог сказать в ее пользу, это — что, во-первых, ему хорошо платили, а во-вторых, — что война освобождала детей от пагубного влияния родителей.

It was a vile and muddy war, and Yossarian could have lived without it — lived for ever perhaps. Only a fraction of his countrymen would give up their lives to win it, and it was not his ambition to be among them. To die or not to die that was the question, and Clevinger grew limp trying to answer it. History did not demand Yossarian’s premature demise, justice could be satisfied without it, progress did not hinge upon it, victory did not depend on it. That men would die was a matter of necessity, which men would die, though, was a matter of circumstance, and Yossarian was willing to be the victim of anything but circumstance. But that was war. Just about all he could find in its favor was that it paid well and liberated children from the pernicious influence of their parents.

Прежде всего, этот кусок выделен в отдельный абзац, тогда как в подлиннике он непосредственно примыкает к первым фразам главы и продолжает их мысль. Далее, в подлиннике ясно, что все это мысли Йоссариана, а в переводе кусок звучит «от автора». Этим определяется и выбор слов и интонация. Слов в переводе очень много, и много лишних, а вот мысль обеднена и акценты не те. Вот как примерно должен звучать этот кусок (беру его с начала главы, которое, в свою очередь, непосредственно примыкает к последней фразе предыдущей главы, — к слову сказать, эти сцепления между концом одной главы и началом следующей, как бы цементирующие книгу, в переводе далеко не везде учтены и переданы):

Даже Клевинджер не понимал, как Майло удается такое, а уж Клевинджер знал о войне все, кроме того, почему Йоссариан должен погибнуть, а капрал Снарк будет избавлен от гибели, или почему капрал Снарк должен погибнуть, а он, Йоссариан, будет от погибели избавлен. Война эта грязная, гнусная, и Йоссариан мог бы прожить без нее — может быть, жил бы вечно. Лишь малое число его соотечественников отдаст свою жизнь ради победы, и он вовсе не мечтает оказаться в их числе. Жить иль не жить — вот в чем вопрос, и Клевинджер из сил выбивается, пытаясь на него ответить. История не требует преждевременной кончины Йоссариана, справедливость может восторжествовать и без нее, от нее не зависят ни судьбы прогресса, ни победа. Что кто-то должен погибнуть — это неизбежно, но кто именно должен погибнуть — зависит от обстоятельств, а Йоссариану меньше всего улыбалось стать жертвой обстоятельств. Но такова война. Единственное, пожалуй, что он мог сказать в ее пользу, это что на войне хорошо платят и что она избавляет детей от пагубного влияния родителей.

Поговорим теперь о вещах как будто более поверхностных, внешних, о некоторых литературных приемах, как авторских, так и переводческих. Одна из очень неприятных особенностей разбираемого перевода — стремление во что бы то ни стало «оживить» текст (и без того достаточно живой), так сказать переплюнуть автора. Своей цели переводчики достигают такими средствами. В подлиннике: «На этот раз палата была хорошая, одна из лучших, в каких ему с Дэнбаром приходилось лежать». В переводе же читаем: «пожалуй, лучшей из всех, в которых ему с Дэнбаром приходилось вкушать блаженство» (15).

В оригинале: «Yossarian thought he was dead» — «Йоссариан подумал, уж не умер ли он». А в переводе (16) «Йоссариан подумал: «Уж, часом, не отдал ли он богу душу?»

В главе 12 (151) дана гротескная сцена — Заморыш Джо пытается пристрелить кота, другой летчик его удерживает. Цитирую: «Оба двуногих демонстрировали свои солдатские подштанники, а четвероногое прыгало в чем мать родила». В подлиннике (128) про «четвероногое» вообще ничего не сказано, это целиком измышление переводчика, — видно, очень уж соблазнительным показалось ему, назвав людей «двуногими» (что можно оправдать, исходя из оригинала), добавить что-то смешное и про кота.

С другой стороны, один из излюбленных приемов автора переводчики воспроизводят далеко не последовательно. Это фраза, которая кончается так же, как началась, некое ее закругление, придающее высказыванию иронически-законченный характер, обычно подчеркивая его абсурдность. Вот пример, где переводчики сохранили этот прием: « — Вы назначены новым командиром эскадрильи! — рявкнул полковник Кэткарт… — Только не воображайте, что это что-то значит. Это ничего не значит. Это значит лишь то, что вы — новый командир эскадрильи» (102). Повторяю, прием этот не выдержан, тогда как у автора он применяется часто и очень заметен.

Не выдержаны и авторские повторения отдельных слов, тоже играющие определенную стилистическую роль, например: «Пятьдесят вылетов, — сказал доктор, качая головой, — полковник требует пятьдесят боевых вылетов», а через несколько строк: «Пятьдесят боевых вылетов, — повторил он, качая головой. — Полковник хочет пятьдесят боевых вылетов» (29). У автора, разумеется, оба раза wants, что, пожалуй, лучше дать как «требует», чем как «хочет», но конечно же следует повторить и в переводе. Или еще (252): « — Ты думаешь, нам удастся выйти сухими из воды? — Я все хорошенько продумал! Я… — Перестань кричать, ради бога! — Я не кричу. Я все… — Да перестанешь ты кричать? — Я все тщательно обмозговал, — прошептал Орр…» В подлиннике, конечно, оба раза — «I’ve got it all worked out» (222).

Таких примеров тоже наберется множество, хочется остановиться только на одном. Картина, которую рисует нам автор, — сумасшедший дом. Все кругом помешаны, или посходили с ума, или обезумели, или «психи». По-английски упорно стучит по всей книге это crazy — то самое, что фигурирует в названии известного фильма «It’s a crazy, crazy, crazy world». Думаю, что так же одно слово должно звучать и по всему русскому переводу. Это «сквозное» слово, им автор при помощи внешнего приема еще подчеркивает прочность образа. Ведь и в английском языке у слова crazy немало синонимов (и кое-какие из них автор употребляет), но это — тот случай, когда переводчику требуется не щеголять богатством словаря, а понять авторский замысел.

Там, где «сквозная фраза», сопровождающая кого-то из действующих лиц на всем протяжении романа, в переводе сохранена, она далеко не всегда найдена верно. Так, для летчика Макуотта переводчики придумали постоянную реплику: «Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад!» (39, 64 и еще много раз). По тону она совсем не передает английского «Oh well, what the hell»; ухватившись за слово hell (ад), переводчики дают веселенькую песенку там, где в подлиннике — усталый вздох: «А, плевать я хотел на все!»

В переводе лейтмотив Макуотта не найден, и это оборачивается какой-то кощунственной нелепостью в сцене гибели Макуотта. Решив порезвиться во время тренировочного полета с двумя молодыми летчиками, он на бреющем полете нечаянно убивает одного из своих товарищей, после чего взмывает ввысь, велит двум своим спутникам выброситься с парашютами, а сам продолжает кружить над базой. Догадавшись о его намерении, Йоссариан в ужасе бежит по лагерю, крича: «Садись, Макуотт, на посадку!» (372). Дальше в переводе так: «Но Макуотт, конечно, его не слышал. Протяжный, душераздирающий вопль вырвался из груди Йоссариана: он увидел, как Макуотт еще раз развернулся, приветственно покачал крыльями и, пропев, наверное, свое «Как я рад, как я рад, мы попали прямо в ад!» — врезался в гору».

Весь этот кусок переведен ужасно: он логизирован, огрублен, переводчик даже не пытался передать эмоциональный накал этого абзаца, в котором прямая речь как бы вкраплена в авторскую и нет ни «конечно», ни «наверное», ни «он увидел, что…». Словом, звучать это должно примерно так: «Но Йоссариан вдруг понял, почему Макуотт не прыгает, и неудержимо побежал вслед за его самолетом через весь городок, размахивая руками и умоляюще крича: «Вернись, Макуотт, вернись!» — но никто как будто его не слышал, а уж Макуотт и подавно, и из груди Йоссариана вырвался страшный, полузадушенный стон — Макуотт сделал еще один вираж, приветственно покачал крыльями, решил: «А-а, плевать я хотел на все» — и врезался в гору».

К вопросу о повторяющихся и сквозных словах примыкает вопрос о лейтмотивах в более широком смысле. Говоря о романе Хеллера в своей статье «Маленький человек и безумный мир» («Иностранная литература», 1968, № 1), критик А. Зверев замечает, что мир, описанный в романе, — «это мир остановившийся и оцепенелый; поэтому и в романе Хеллера ничего не происходит: действие стоит на месте, время условно и неподвижно, события повторяются вновь и вновь». Это требует некоторых оговорок. Действительно, в романе почти нет временного, поступательного движения сюжета. Но события не просто повторяются — они обыгрываются и по-разному изменяются на протяжении романа.

Возьмем для примера три «повторяющихся» мотива. Во время одного из полетов Йоссариана был ранен и умер в хвосте самолета стрелок-радист Сноуден. Произошло это, так сказать, еще до начала романа. В первый раз об этом идет речь на с. 44 русского текста (там Йоссариан острит, чтобы сбить с толку капрала, проводящего с офицерами занятия). Затем, уже в гораздо более трагическом контексте, этот же эпизод всплывает на с. 58, 184, 249—250, 325, 339, и, наконец, полнее всего он рассказан на с. 470—472, во всех подробностях, таких безжалостно натуралистических, что по-русски сочли нужным не перевести его, а кратко пересказать. Однако, независимо от эмоциональной окраски, автор каждый раз употребляет одни и те же слова, а переводчики, успев забыть, что они писали раньше, или не согласовав перевод между собой, не выдерживают этого лексического единообразия. Так же многократно всплывает налет на Болонью и случай, когда Йоссариана наградили и повысили в чине, и так же приблизительно все это повторяется в переводе. Наконец, уже в 3-й главе Йоссариан вспоминает эпизод в публичном доме в Риме, когда одна из девиц почему-то лупила летчика Орра туфлей по голове. Эпизод этот снова и снова упоминается на протяжении романа, а разрешение загадки мы находим только в самой последней главе, когда Орр уже сбежал в Швецию. В переводе на с. 483 читаем: « — Но все же скажите, пожалуйста, почему эта девица колотила Орра туфлей по голове? — Потому что он предложил ей деньги, вот почему! Но, должно быть, она колотила его не очень сильно, раз он смог добраться до Швеции…» Тут уж ясно, что переводчик, написавший это, не только не вчитался в данные строчки оригинала, но просто не знает, о чем пишет: По-английски сказано (440): «Because he was paying her to, that’s why! But she wouldn’t hit him hard enough, so he had to row to Sweden», то есть: «Потому что он ей за это платил. (Объясняю: он мечтал, что получит травму и будет освобожден от дальнейших полетов!) Но она не решалась бить его достаточно сильно, так что ему пришлось на веслах удирать в Швецию».

Кажется, не нужно лучших доказательств и того, что у Хеллера все его ружья рано или поздно стреляют, и того, что переводчикам до романа в целом — до его композиции, приемов обрисовки характеров, проведения сквозных мотивов с постепенным нарастанием либо трагического, либо комического элемента,— до всего этого нет никакого дела.

Вот это и есть ремесленный подход к переводу.

Особую задачу ставят перед переводчиком шутки, остроты и каламбуры, которых в романе множество. Переводчики Хеллера когда справляются с ними, когда нет, по принципу: вышло с первого раза — хорошо, не выходит — не надо, сойдет и так. К тому же далеко не все шутки им понятны, а уж переводить непонятное, да еще смутно сознавая, что должно получиться смешно, — это задача неблагодарная и привести может только к полной бессмыслице. Так получилось, например, с обыгрыванием фамилии Snowden. На стр. 44 читаем: «— Где прошлогодний Сноуден? — Боюсь, что я вас не понял. — Oщ sont les Neigedens d’Antan? — сказал Йоссариан, чтобы капралу было легче понять его» и т. д.

Справедливо полагая, что читатель ничего не поймет, редакция (очевидно, при помощи переводчиков) дает сноску: «Непереводимая игра слов. Сноуден — имя собственное. В то же время Snowden по-английски — снежная пещера, снежный занос. Повторный вопрос Йоссариана, заданный им на ломаном французском языке, означает: «Где прошлогодний снег?»

Тут неверно все, с начала до конца. Во-первых, Snowden не значит ни снежная пещера, ни снежный занос (хотя snow действительно значит «снег»). Den — просто очень обычное окончание английских фамилий (Огден, Драйден и пр.). Во-вторых, Йоссариан не задает свой вопрос на «ломаном французском языке», а цитирует ставшую хрестоматийной фразу из «Баллады о дамах былых времен» Франсуа Вийона, прибавив к французскому слову «снега» (neiges) это самое окончание den во множественном числе. Да, трудно объяснить то, чего сам не понимаешь!³.

Если уж зашла речь о каламбурах, то первым каламбуром в оригинале является заглавие книги, вынесенное уже именно как каламбур и в ее эпиграф. Catch — по-английски значит, с одной стороны, «подвох, каверза», а с другой — «зацепка, загвоздка, оговорка (не обмолвка, а дополнительное условие), мало заметное примечание». На всех этих смыслах и играет автор. Как известно, многозначность слова в двух языках не совпадает, и ни одного из упомянутых значений catch нельзя провести по-русски через всю книгу, не скатившись в бессмыслицу. Как же вышли из положения переводчики? Они взяли слово «уловка» (вероятно, как родственное по корню глаголу «ловить» (to catch) и пытаются им оперировать. Правда, когда в романе в самый первый раз возникает этот коварный параграф инструкции Catch 22, они дают просто «инструкция требовала…» (15). Ряд мест, где слово это обыгрывается, выпущен или сильно сокращен. Однако посмотрим, что получается там, где слово осталось. Вот Йоссариан узнает от неграмотной старухи в Риме, что притон, куда он не раз захаживал, разгромили, и дальше идет такой разговор (438):

— Какое они имели право?
— Уловка двадцать два.
— Что? — Йоссариан оцепенел от страха, и по телу его пробежал холодок. — Что вы сказали?
— Уловка двадцать два, — повторила старуха, мотая головой. — Уловка двадцать два. Она позволяет им делать все, что они хотят, и мы не в силах им помешать.
— О чем вы, черт побери, толкуете? — растерявшись, яростно заорал на нее Йоссариан. — Да откуда вы знаете, что на свете существует «уловка двадцать два»?
— Солдаты с дубинками в твердых белых шлемах только и твердили: «Уловка двадцать два, уловка двадцать два»… И т. д.

Никакая сила читательского воображения не поможет здесь что-нибудь понять, чем-нибудь догадаться или чему-нибудь поверить.

Или еще. Глава 39 кончается неожиданными для арестованного Йоссариана словами полковника Кэткарта: «Ну так вот, мы отправляем вас домой». Глава 40 начинается (в переводе) так: «Это, конечно, была уловка. — Уловка двадцать два? — спросил Йоссариан» (452). Даже добравшись до конца книги, русский читатель не в силах осмыслить эти слова — они остаются мертвыми. Прав, на мой взгляд, А. Зверев, когда в упомянутой выше статье называет роман Хеллера «Пункт 22». Этим можно было бы гибко оперировать в переводе: Пункт 22 — коварный, каверзный пункт — каверза — подвох. Тогда и начало 40-й главы звучало бы понятно: «Конечно, не обошлось без подвоха. — Пункт двадцать два? — спросил Йоссариан…» Ведь читатель был бы подготовлен к тому, что «Пункт 22» — это все самые подлые оговорки любой инструкции, предусмотренные на все случаи, чтобы нижним чинам было некуда податься. И не было бы ничего странного, если бы старуха рассказывала, как полиция, разгоняя притон, твердила: «Пункт двадцать два», и в других местах обошлось бы без натяжек. Возможно, другой переводчик нашел бы и еще какое-нибудь решение. Здесь хочется только отметить, что переводчикам Военгиза назвать книгу не удалось, — название сразу сбивает с толку и не оправдывается в процессе чтения.

Теперь вернемся еще раз к прямым искажениям авторского текста  и  возьмем  последние  полстраницы  романа Итак, Йоссариан решил дезертировать и прощается с друзьями.

Вот как это звучит в переводе (442):

— Пока,  капеллан. Спасибо вам, Дэнби.
— Ну,  как  настроение,  Йоссариан?
— Превосходное. А впрочем, нет, я здорово побаиваюсь.
— Это хорошо, — сказал майор Дэнби. — Это значит, что вы живы. Вам предстоит нешуточное дело.
— Да, уж веселого мало,— согласился Йоссариан.
— Именно это я и хочу сказать, Йоссариан. Вам придется держать ухо востро. С утра до вечера и с вечера до утра. Чтобы изловить вас, они обшарят небеса и землю.
— Я буду держать ухо востро.
— Вам придется петлять и прыгать, как зайцу.
— Что ж, буду петлять и прыгать, как заяц.
— Прыгайте! — закричал  майор Дэнби. Йоссариан прыгнул — и был таков.

В этом небольшом куске почти все неверно. На вопрос Дэнби: «Как самочувствие?» — Йоссариан отвечает: «Превосходное. Впрочем, нет, мне очень страшно». И дальше три реплики значат обратное тому, что написано в переводе: « — …Это доказывает, что вы еще живы. Вам придется нелегко. — Йоссариан двинулся к двери. — Очень даже легко. — Я не шучу, Йоссариан! Вам придется держать ухо востро…» Дальше как в переводе до реплики Дэнби: «Прыгайте!» — и последний абзац: «Йоссариан прыгнул. За дверью притаилась Нейтлева девка. Сверкнул нож, Йоссариан каким-то чудом увернулся от него и был таков».

Как видим, здесь налицо не только искажение смысла, но и одна из многочисленных купюр⁴. «Нейтлева девка» — один из ярких образов романа, но в переводе ей не повезло. Во-первых, переводчики, со свойственным им пристрастием к неуместному щеголянию синонимами, называют ее еще Нейтлевой красоткой, подружкой, даже любовницей, тогда как в подлиннике за ней навечно закреплено обозначение «Nateley’s whore». Во-вторых, на ее долю досталось особенно много купюр. Часть их можно объяснить нецензурностью английского текста, но заодно выпали и такие фразы, как «она лезла на пятый этаж, чтобы продать себя кому-нибудь из успевших пресытиться солдат» (в главе 26), и много других, обрисовывающих неимоверно тяжелую жизнь этой римской проститутки и подготавливающих читателя к чувству огромной жалости, переполняющей Йоссариана, когда он узнает, что американская военная полиция с помощью итальянских карабинеров учинила разгром в публичном доме, а обитательниц его выгнала зимой на улицу. В месте же, приведенном выше, купюра особенно нелепа. Узнав от Йоссариана о гибели Нейтли, несчастная обезумела от горя и свою ярость обратила на Йоссариана. Она уже не раз на него покушалась, и в других местах об этом в переводе сказано. Так почему же именно здесь нужно было эту фразу опустить?

Не повезло и партнеру «Нейтлевой девки» — девятнадцатилетнему летчику Нейтли, которому посвящена глава 23 — одна из самых талантливых в книге. Приведу из нее только один абзац в доказательство того, как искажает образ приблизительный пересказ вместо перевода.

243/274. На следующее утро Нейтли проснулся чуть свет, с болью в затылке, с трудом соображая, куда он попал.

Нейтли был чувствительным парнем, с приятной наружностью. У него были темные волосы, доверчивые глаза, счастливое детство и обеспеченные родители. Неизменно вежливый, мягкий по натуре, он прожил свои девятнадцать с лишним лет без душевных травм, потрясений и неврозов. Для Йоссариана все это было лишним доказательством ненормальности Нейтли.

Вот как звучит английский текст:

Nately was a sensitive, rich, good-looking boy with dark hair, trusting eyes, and a pain in his neck when he awoke on the sofa early the next morning and wondered dully where he was. His nature was invariably gentle and polite. He had lived for almost twenty years without trauma, tension, hate, or neurosis, which was proof to Yossarian of just how crazy he really was. His childhood had been a pleasant, though disciplined, one. He got on well with his brothers and sisters, and he did not hate his mother and father, even though they had both been very good to him.

А вот хотя бы послушный подлиннику, если и не окончательно отделанный перевод:

Нейтли был впечатлительный, красивый, богатый мальчик, темноволосый, с доверчивыми глазами, и у него зверски болел затылок, когда на следующее утро он проснулся на диване, тупо недоумевая, где off находится. По натуре он был неизменно мягок и вежлив. Он прожил на свете около двадцати лет без травм, без надрыва, без ненависти и без неврозов, в чем Йоссариан усматривал лишнее доказательство того, что он — псих. Детство у него было счастливое, хотя его не баловали. Он ладил с братьями и сестрами и не питал ненависти к родителям, хотя они и были к нему очень добры.

Повторяю, я не хочу сказать, что мой перевод идеален, но он хотя бы показывает, во-первых, несколько необычную манеру автора представлять читателю своих персонажей, которая начисто пропала в переводе Военгиза из-за произвольного дробления и перетасовки фраз, и, во-вторых, обеднение переводчиками авторской мысли — снята даже ироническая концовка этого абзаца, а она ведь перекликается с мыслями Йоссариана о «пагубном влиянии родителей», от которого детей избавляет война.

Красивый мальчик превратился в «парня с приятной наружностью». Родители, любившие, но не баловавшие сына, пропали вовсе. А ведь вся глава называется «Старик лейтенанта Нейтли», и «старик», то есть отец, играет в ней большую роль — чем-то его напомнил несчастному мальчишке непотребный старичок, хозяин публичного дома. Это смутное сходство при жутком контрасте характеров и обстановки и составляет трагическую основу всей главы. Между тем в переводе выпала и вся характеристика отца, и мучительное чувство Нейтли, что чем-то отец похож на этого гнусного старика, поэтому последняя фраза главы в переводе звучит совершенно неожиданно и бессмысленно: «Всякий раз, когда он входил в публичный дом, ему хотелось, чтобы этот беспутный старик надел бы новую рубашку из магазина «Братья Брукс», побрился, причесался, облачился в пиджак из твида и отрастил бы себе щеголеватые седые усы, такие же, как у отца Нейтли» (276). На самом же деле глава кончается так: «…и отрастил бы щеголеватые седые усы, чтобы Нейтли не надо было испытывать такое смущение и стыд всякий раз, как он смотрел на него и вспоминал своего отца».

Разумеется, не только Нейтли и не только Йоссариан стали жертвой переводческого произвола. Пересказы, подобные тем, что я приводила, — тоже фальсификация, наряду с купюрами, смысловыми ошибками и наигранным фиглярством тона. Вот слово и сказано — фальсификация. Чем больше вчитываешься в этот перевод, тем яснее это делается. Исподволь, почти незаметно, от страницы к странице один роман фактически подменяется другим — с другими персонажами, другой интонацией, другим смыслом.

Остается еще сказать, что той же фальсификации способствует и небрежное, некритическое отношение переводчиков к собственному русскому тексту. Возьмем для доказательства этого положения три примера — совсем короткий, подлиннее и длинный.

На стр. 98 читаем: «Он был вежлив со старшими, которые его не любили». По-русски это значит, что он был вежлив  с  т е м и  старшими, которые его не любили. Это — калька с английского, да еще калька невнимательная — не учтена запятая перед who, ясно указывающая, что смысл фразы такой: «Он был вежлив со старшими, но старшие (взрослые) его не любили».

На стр. 58 упоминаются «…полные мольбы и муки кошмарные вопли Заморыша Джо, голосившего по ночам». По-английски: «the anguished, entreating nightmare yelpings of Hungry Joe in the dark», то есть «полные мольбы и ужаса выкрики Заморыша Джо, когда его по ночам мучили кошмары». Как же было не учесть, что в нашем современном языке «кошмарный» уже перестало ассоциироваться с «кошмаром», тогда как для Заморыша Джо ночные кошмары — его постоянный лейтмотив, он и умирает в своей палатке, не выдержав очередного кошмара.

Наконец, последний пример я беру из конца книги, на этот раз потому, что весь кусок этот безнадежно серый по сравнению с оригиналом. Взят он из главы «Вечный город», может быть самой мрачной и трагичной во всем романе. Здесь и картины нищеты, жестокости и разврата, и мысли Йоссариана достигают предельной остроты, после чего дело стремительно идет к почти фарсовой развязке.

Вот этот кусок (443):

«О, гнусный мир! — размышлял Йоссариан. — Сколько обездоленных людей бродит в эту же ночь даже в преуспевающей Америке, сколько и там еще лачуг вместо домов, сколько пьяных мужей и избитых жен, сколько запуганных, обиженных и брошенных детей! Сколько семей голодает, не имея возможности купить себе хлеб насущный! Сколько сердец разбито! Сколько самоубийств произойдет в эту ночь! Сколько людей сойдет с ума! Сколько землевладельцев и ростовщиков-кровососов восторжествует! Сколько победителей потерпело поражение! Сколько счастливых финалов оказалось на самом деле несчастливыми! Сколько уважаемых людей продало свои души подлецам за мелкую монету, а у скольких души-то и вовсе не оказалось! Сколько прямых дорог оказалось кривыми, скользкими дорожками! И если все это сложить и вычесть, то в остатке окажутся только дети и еще, быть может, Альберт Эйнштейн да какой-нибудь скульптор или скрипач».

Здесь одна грубая ошибка: landlords, конечно, не землевладельцы, а домовладельцы, a cockroaches — не ростовщики-кровопийцы, а тараканы, и в этой одной фразе — горькая судьба обитателя городских трущоб. Две-три фразы выпущены. Но главное не в этом. То же самое место цитирует в своей статье А. Зверев, и вот как он его перевел:

Сколько нуждающихся даже в его собственной процветающей стране, сколько в ней лачуг, сколько спившихся мужчин и опустившихся женщин, сколько запуганных, оплеванных, брошенных детей! Сколько семей, мечтающих о хлебе, которого они не могут купить! Сколько надломленных душ! Сколько в этот вечер будет самоубийств, сколько людей впадет в безумие! Сколько везучих — в действительности банкроты, сколько преуспевающих — неудачники, сколько богачей — бедняки! Сколько ловких парней на деле беспомощны, сколько счастливых концов несчастны, сколько правдолюбцев — лжецы, храбрецов — трусы, верноподданных — предатели, сколько святош — продажные шкуры, сколько ответственных чиновников за медяки отдало душу мерзавцам, сколько таких, которые вообще не знают, что такое душа! Сколько прямых путей — окольные тропки! Сколько лучших семей — худшие семьи, сколько хороших людей — негодяи! Произведи сложение и вычитание, и останутся только дети и, может быть, еще Альберт Эйнштейн да какой-нибудь старый скрипач или скульптор…

Я не хочу сказать, что второй перевод безупречен, и здесь тоже одна фраза пропущена — та самая, с тараканами, но он неизмеримо выше первого как по выбору слов, так и по интонации. Фразы сжатые, убраны все эти разжижающие «вместо», «не имея возможности», «оказалось» и пр. Восклицательных знаков здесь меньше, чем у переводчиков из Военгиза, но насколько же горячее тон, насколько сильнее он передает душевный вопль Йоссариана, в котором, как и во многих других местах книги, слышен голос автора.

Чем же объяснить, что этот перевод, небрежный до халтурности, ремесленный, недобросовестный⁵, фальсифицирующий подлинник, мог обмануть издательство, автора предисловия и читателя и показаться доброкачественным?

Увы, случай с «Catch — 22» — далеко не исключение. Можно смело сказать, что, как это ни парадоксально, при возросшем у нас в стране умении переводить, при возросших, казалось бы, требованиях к художественному переводу, обман издательств и читателей переводчиками-ремесленниками — явление чрезвычайно распространенное. Такие издательства, как Военгиз, не занимающиеся специально переводной литературой, и почти все наши журналы принимают и печатают переводы без сверки с подлинником. (Издательский редактор, поставивший свое имя на переводе романа Хеллера, явно не знает английского языка и явно не умеет читать русский текст как литератор, что позволило бы ему вскрыть множество нелепиц, даже не сверяясь с оригиналом.) Они вынуждены верить переводчику и могут только кое-где причесать русский текст, часто лишая его при этом последних признаков индивидуального стиля. Если даже на страницы «Иностранной литературы» проникают порой такие печальные переводческие курьезы, как перевод «Метеора» Дюрренматта, подвергшийся уничтожающей и справедливой критике в рецензии О. Михеевой («Новый мир», 1968, № 4), то законен вопрос: кто призван оградить наших читателей от этой лавины ремесленных поделок? Скажу даже, что такие вопиющие переводы, как тот, о котором пишет О. Михеева, не столь опасны — их пороки лежат на поверхности. Скажу еще, что не так уж, может быть, страшно, если плохой переводчик плохо переведет плохой рассказ. Но вот о порче произведений талантливых, значительных нужно сигнализировать не от случая к случаю, а систематически, и наша пресса должна так же систематически эти сигналы печатать, чтобы заставить наконец издательства прислушаться и впредь проявлять больше разборчивости по отношению к поставщикам переводческой продукции.

1. Д ж о з е ф Х е л л е р. Уловка — 22. М., Воениздат, 1967. Сокр. перевод с английского М. Виленского и В. Титова. Редактор А. П. Ковалев. Подлинник. Catch — 22. A novel by Joseph Heller. Simon and Schuster, New York, 1961.
2. Варианты перевода, которые я предлагаю, отнюдь не претендуют на литературную законченность. Они призваны только прояснить с м ы с л английской фразы.
3. Со сносками и с литературными ассоциациями в книге вообще далеко не все ладно; например, в сноске на с. 94 стихотворение Робин­сона «Минивер Чиви», состоящее из 32 коротких строк, названо поэмой а поэт Т. С. Элиот на с. 45 превратился в Эллиота. На с. 298 перевод­чики нашли нужным указать в сноске, что «отсюда и далее до слов «пи­тает его» автор почти дословно цитирует монолог Шейлока из пьесы Шекспира «Венецианский купец», хотя в самом тексте не дали и намека на шекспировский пафос. Но им, видимо, невдомек, что начало главы 24 (с. 176) построено как парафраза широко известных строк из Теннисона.
4. О купюрах в этой книге можно было бы сказать много — они без­божно обедняют и искажают тон и позицию автора, а значит, и все содержание романа, и к тому же в большинстве случаев сделаны по непонятным причинам,— но это не входит непосредственно в мою тему. Перевода купюры касаются только косвенно, да к тому же обычно они не целиком на совести переводчиков. Впрочем, в данном случае пере­водчики, думаю, были не столь трудолюбивы, чтобы перевести в с е и предоставить издательскому редактору производить сокращения.
5. О недобросовестности переводчиков говорит, между прочим, то, что они явно друг друга не редактировали, — они не только не свели концы с концами в сквозных эпизодах, как было показано выше, они даже не удосужились поправить «лошадиный каштан» (30) на правиль­ное — «конский каштан», который всплыл на с. 482.
   На с. 220 Корн, чтобы позлить священника, называет его padre, а тот, по робости характера, никак не решается сказать ему, что это и не нужно, и неправильно, поскольку он не католический священник, а анабаптист. Ничего здесь не поняв, переводчики написали: «…вовсе не следует и даже просто невежливо называть его святым отцом», исходя, видимо, из сходства слов incorrect и «некорректно». Обращение же padre здесь переведено как «святой отец», а когда этот же мотив возни­кает снова на с. 421, оно превращается в «падре».
   На с. 317 упоминается колледж Смита, и имеется сноска, что это — один из наиболее аристократических колледжей в США. А на с. 386 читаем: «Малышка, когда подрастет, пойдет в колледж Смита Рэдклифа или Брайна Морона». Это не только бессмыслица само по себе (в подлин­нике упомянуты три колледжа — Смита, Рэдклифа и Брин Мор), но доказывает лишний раз, что одному переводчику не было дела до того, что переводил его коллега.