Когда вернулся из Канады в середине января, я был крайне взволнован новым семестром и полагал, что он будет идеальным. Как никак, у меня начиналось “Введение в качественные методы исследования”, продолжалась статистика, зачинался курс по продвинутому педдизайну. Всё, что ожидал, рухнуло в первую же неделю занятий. В этом семестре приходится заниматься техническими нюансами больше, чем постижением природы исследований. По статистике изучаем программу IBM SPSS, по качественным исследованиям делаем пилотное исследование-этнографию, а по педдизайну почти всё идёт сикось-накось, и ничего нового для себя не узнаю. При этом загруженность неимоверная, нет времени писать ничего ни в дневничок, ни даже в бумажный органайзер, и КПД безнадежно устремляется к нулю.

Например, в своём пилотном исследовании пытаюсь понять, как студенты испытывают эмоциональную вовлечённость на уроках. Хожу на уроки русской литературы с прекрасной Патрисией Бурак, делаю полевые заметки, сделал два интервью со студентами. Чтобы внести в компьютер 5 полевых заметок и текст двух интервью, понадобилось почти 35 чистых часов. Т.е. это половина времени, который я в семестр уделяю другим курсам на чтения и всё этакое условно интеллектуальное. Из внесения в компьютер полевых заметок и интервью я не узнаю ничего — это может делать школьник 4 класса или даже раньше. По статистике, например, на одно задание потребовалось 11 часов на протяжении двух дней, а объём новых знаний от такого упражнения можно было бы вместить в 1 час. Я в шоке от такого, что называется, скособоченного, lopsided семестра, в котором 90% уходит на каление и лишь 10% на кипение. Особенно потому, что не делается то, что следовало бы делать: читать нужную литературу и думать о будущем реальном исследовании.

I. Семестр

Помимо трёх курсов, я участвую в исследовании своей научной руководительницы Тиффани. Она смотрит на то, как именно общаются между собой студенты в онлайн-курсах. А конкретно так: я читаю все сообщения, которые студенты оставляли в электронной комнате обсуждений (discussion board), кодирую эти сообщения и рисую диаграммы со стрелочками: социальный ответ (“привет”, “классный комментарий”, “всё круто”), ответ по существу (“в статье говорилось…”, “я узнал что…”), насыщенный ответ по существу (“это напоминает мне АБВ, потому что…”, “это значит АБВ и похоже на ГДЕ, так как…”). Анализировать данные потом будет Тиффани.

В апреле состоятся две конференции: одна в Нью-Йорке — AERA (Американская ассоциация исследователей образования) и одна в Сиракузах — Сеть исследователей оценки эффективности обучения штата Нью-Йорк. На последнюю конференцию позвал мой бывший босс Джерри и оплатил участие из казны: три дня посещения конференции стоят $200. Было очень приятно, что он включил меня в свою команду. Я вернусь к нему работать летом в команду по оценке эффективности Сиракузского университета.

Также в апреле буду преподавать два занятия по статистике. Первый раз корреляцию (двумерную регрессию), второй раз хи-квадрат. Я был очень рад такому положению дел, преподаватель Чю доверяет мне, у меня руки чешутся вернуться в преподавание и использовать знания по педдизайну — узнать-таки, как они работают на практике. Однако радоваться пришлось недолго. Сам же Чю расставил всё на свои места. Он подошёл ко мне полмесяца назад и сказал: “Юра, прости, что тебя напрягаю с преподаванием”. Я не понял: “Ты что, Чю, я так рад! Я бы сам попросился, если б ты не предложил”. На его лице не было улыбки. Она сказал: “Но это отнимает твоё время”. Я: “Ну и что? А я хочу”. Потом он посмотрел на меня своими китайскими глазками, которые загнулись вниз, как запятые, и молвил: “Ты должен думать об исследованиях и публикациях. Преподавание статистики или даже выполнение заданий по урокам не дадут тебе работу в будущем. Тебе надо поговорить со своей научрук и попросить участвовать в исследованиях и публикациях. Тебе нужны публикации и выигранные гранты на исследования, если хочешь остаться в высшем образовании. Не теряй времени”.

Меня словно пронзили десять тысяч молний Зевса. Насколько он прав! Пока я пускаю кораблики по воде, я не замечаю, что это всего лишь лужа после дождя, а не настоящий лайнер и не настоящий океан. Другие преподаватели, с которыми я говорил после этой беседы с Чю, говорили то же самое и добавляли: “Это хорошо, что тебе сказали об этом на первом кусре, а не на третьем или пятом. Не теряй времени”.

II. Отличная статья — образец академического письма

Когда я в ноябре 2017 г. встречался с профессором древнеримской литературы Майклом Фонтеном из Корнелльского университета, я спросил у него, как он писал свою первую статью для публикации. Он сказал, что в своё время нашёл статью, которую счёл идеальной, и, в общем-то, скопировал структуру построения аргументации автора. Я не думал, не гадал, но наткнулся на статью, которую считаю бесподобной. Авторы — три исследовательницы из Орегонского университета (2005). В ней утверждается тезис о том, что школам нужно задавать ученикам внеклассное чтение с учётом интересов учеников, чтобы помочь ученикам повысить уровень грамотности и увеличить шансы на более успешную сдачу тестов и даже на более достойную жизнь (не без пафоса). В самом первом абзаце введния авторы решили сказать очевидное: если читать, то будешь умным. Но они так обалденно и лихо закрутили эту идею, что не могу оторваться — перечитывал этот абзац десятки раз:

Грамотность играет важную роль в развитии речи в школьные годы и ранней юности. Средний темп приобретения новых слов у подростков впечатляющий и составляет от 2000 до 3000 слов в год (Nagy & Scott, 2000; White, Power, & White, 1989), таким образом, к выпускному классу средней школы ученики могут оперировать как минимум 40000 различных слов (Nagy & Herman, 1987). Взаимодействие с письменной речью — один из факторов, способствующих такому колоссальному развитию лексического запаса у детей по мере их превращения в компетентных читателей (Miller & Gildea, 1987). В отличие от разговорной речи (напр., беседы, телевизионные шоу), письменная речь (напр., газеты, повести) содержит большее разнообразие сложных и редких слов и является основным источником изучения незнакомых слов — особенно после пятого класса (Cunningham & Stanovich, 1998; Stanovich & Cunningham, 1992). К этому времени навыки расшифровки значения слов и свободного владения речью улучшаются у большинства школьников настолько, что чтение становится инструментом приобретения новых знаний, и эти знания включают в себя изучение незнакомых слов из учебников для страшего и подросткового возраста (Chall, 1983). Повышение словарного запаса улучшает понимание прочитанного, а понимание прочитанного, в свою очередь, ведёт к дальнейшему повышению словарного запаса (Sternberg & Powell, 1983). Таким образом, у подростков речь и развитие грамотности неразрывно связаны между собой.

— Статья целиком (*.pdf): Nippold, M. A., Duthie, J. K., & Larsen, J. (2005). Literacy as a leisure activity: Free-time preferences of older children and young adolescents. Language, Speech & Hearing Services in Schools, 36(2), 93–102.

Вы понимаете, 7 предложений, 200 слов, ссылки на 8 исследований. Всё последовательно и прозрачно. Это гениально, блестящее академическое письмо. Не могу придраться ни к чему — настолько слаженный абзац, выражающий простую идею: чтение и создание смыслов идут рука об руку. Т.е. чем больше читаешь, тем больше понимаешь. Только сказано языком социальных наук. В этой статье во введении содержится 1780 слов (~8 минут чтения), и что ни предложение, то янтарная россыпь фактов, сведений, доводов и улик. Копия этого текста у меня всегда где-то под рукой в физической или электронной версии. Наверное, это и будет моим образцом для подражания в будущем.

III. Внеклассные чтения

Невозможно читать только для учёбы. Чтобы сохранить рассудок, я хожу пять раз в неделю в бассейн, где барахтаюсь 30 минут, счастливо кувыркаюсь в конце водной дорожки и медитирую прямо в воде. Также пытаюсь читать для души. В феврале прочитал книгу американского исследователя Барри Стросса “Война Спартака” (2009, The Spartacus War). Он представил восстание Спартака как закономерное событие, которое, правда, держалось лишь на остром уме и харизме самого Спартака, и потому было обречено. В свои ряды Спартак избирал только рабов из сельской местности, т.к. городские рабы не знали, что такое настоящее рабство. По хоженным древнеримским дорогам он сокрушал и грабил города, убивал множество невинных людей, т.е. был вполне себе классическим мятежником. Книга очень понравилась.

Сейчас медленно читаю книгу о белорусском национализме 1905-31 гг. шведа Пера Андерса Рудлинга. Он использует слово “национализм” в смысле практики создания нации, без негативных или позитивных коннотаций. Мне нравится, когда о Беларуси пишут иностранцы, не причастные к нашей истории и культуре. Им всё равно, кто прав или виноват: для них это, наверное, игра ума и возможность опубликоваться. Разумеется, не без предвзятостей, но какой историк беспристрастен? Мне показалось интересным, что, пишет он, в белорусском национализме начала 20 века язык не играл роли в самосознании простых людей, но для тех, кто считал себя элитой, белорусский язык был краегольным камнем. В то время по-белорусски говорили крестьяне (“мужики”), и их речь отражала классовое деление, поскольку все люди, возвышавшиеся по статусу над крестьянами, говорили по-польски (их господа), на идише (в Минске население состояло на 52% из евреев), на русском (люди правительства). Но они тоже были белорусами. Т.е. язык не был отражением национального сознания. Но, например, Вацлав Ластовский и Язеп Лёсик пытались сделать белорусский язык фактором национального сознания и противопоставить белорусов россиянам во что бы то ни стало: ходили по городам и весям в поисках редких белорусских слов и наречий, которые бы отличались от русских или польских слов. Без перевода с английского, но вот что пишет Рудлинг:

Belarusian linguistic purists, such as Mitrofan Dounar-Zapol’ski (1867-1934), Vatslau Lastouski (1883-1938), Iazep Lesik (1883-1940), Usevalad Ihnatouski, and others, operated with uniqueness in mind. Like their counterparts in other European countries, Belarusian nationalists often chose artificial idioms, false archaisms, and hypercorrect forms. They searched Belarusian dialects, and regarded as unique the words that lacked immediately recognizable cognates in Russian and Polish. They often assumed that the most “genuine” expressions of the “national” spirit was to be found in dialects. West Belarusian national activist Ian Stankevich (1891-1976) wrote in 1930, “We need only the purest dialects for the literary language …. Linguists can tell which areas are the purest; the further away from the towns, the purer the language.” (p. 30)

— Rudling, Per Anders. (2014). The rise and fall of Belarusian nationalism, 1906–1931. Pittsburgh, PA: University of Pittsburgh Press.

Наконец, для души читаю книгу Евгении Гинзбург “Крутой маршрут” (1967). Потрясающая книга о пути, через который прошла женщина, попавшая в ад сталинских рапрессий. Мне настолько стыдно, что о Гинзбург я раньше ничего не знал и не слышал, что перед Универсумом хочу искупить этот ликбез, если это возможно. Заказал книгу для своей бабули в Столбцах, книга уже пришла ей в руки. Потом, надеюсь, и родители тоже почитают. Начинаю изменение с себя и своего окружения — вроде с этого и рекомендует начинать процесс внутренних трансформаций вся когорта мотивационных спикеров.

Я поражён, как она написала эту книгу с потрясающим чувством юмора и некого примирения с тем, что с ней произошло. Почему в школе, когда я там учился в 1995–2006 гг., никто никогда не упоминал о Гинзбург, зато все знают Солженицына? Сколько ещё таких поломанных жемчужин спрятно от глаз и предстоит переоткрыть? Гинзбург поэтична, кристальна, иронична, интеллектуальна. Помню предложение: “Но действие все время развивается или в цехах, похожих на дворцы, или во дворцах, похожих на фаланстеры из снов Шарля Фурье”. Господи, сколько ума и литературы в этом одном предложении. В одном месте она описывает, как её уже на Колыме в начале войны чуть не поместили в барак с немками из-за фамилии Гинзбург, и она доказывала, что она не немка, а советский человек. Удалось доказать. И она пишет: “Первый раз в мировой истории оказалось выгодно быть еврейкой!” И смешно, и грустно. Читаю книгу, и у меня кружится голова, знобит от холода. Какие кошмары пережили люди в то время? Как Сталин покалечил всю страну, и отголоски того режима можно слышать в наших реалиях до сих пор. Страшная книжка, но счастлив, что читаю.

Берегите себя и своих близких.

Обложка книги Пера Андерса Рудлига “Взлёт и падение белорусского национализма, 1906–1931″ (публ. 2014)