Намедни во сне я возвращался в свои школьные годы. Зашёл в размытый 12-й кабинет в СШ №2 (есть ли он ещё там на первом этаже?), чтобы сесть за размытую первую парту, но к жгучему стыду на мне не было одежды. В этой ночной галлюцинации набрав в рот воды я прикрывался размытым портфелем, чтобы размытые одноклассники не отвлекались на мой размытый срам. Тут из ниоткуда появилась белая простыня; ею можно было завернуть больше чресел. Потом эта размытая сцена действия преобразовалась в другое размытое место, но я по-прежнему был порочно наг. Гол как соко́л. Стыд терзал меня так реально, что наконец сам сон-таки сжалился и пощадил: я стал пробуждаться и приветствовать новый день. В холодном поту.

Источник:  Мануэль Шумберас, для журнала New Scientist

Если бы эту историю услышал Зигмунд Фрейд, он тотчас же бы применил свою дискредитированную, но отчего-то доныне ходовую теорию психосексуального развития и сказал бы так: «Давай разберёмся с твоими подавленными желаниями, порождёнными детскими травмами». И я бы реконструировал свою биографию так, чтобы вписаться в эту теорию на радость Фрейду. Но проблемка в том, что почти у каждого человека был хотя бы раз в жизни такой же сон, как у меня. И получается, что все мы с вами жутко травмированные создания, которые вынуждены в душевных муках подавлять желания, но при этом забывать о том, что мы их подавили, да ещё и найти виноватого в нашей травме – как правило, какого-нибудь близкого взрослого. Проверить объективно травму из детства никак нельзя; можно только через шаткую интроспекцию и незыблемую веру в теорию. В 2020 году такой подход псевдонаучен.

Сегодня онейрология – наука, изучающая феномен сновидения, – поставлена на паузу. Учёные хорошо изучили механизмы рождения картинки сновидения: в определённом участке задней части коры головного мозга нейроны неумолчно посылают сигналы. Нейроны активны потому, возможно, что система взаимосвязей в мозге именно этого от них требует по умолчанию. Никакие внешние стимулы не влияют на содержание картинки. Мы видим насыщенные образы обычно в фазе быстрого сна, хотя они бывают и в фазе короткого сна. Загвоздка? Учёные знают биологические механизмы сновидения, но не понимают, для чего оно само нужно. Картинка-то зачем? Некоторые полагают, что сновидение – лишь побочный продукт ночного сна, а потому не надо заниматься ерундой и выяснять, зачем мы смотрим ночное кино. Но не обращать внимания на такую существенную часть жизни – научное преступление.

Сновидения затратны: они отнимают время и энергоресурсы. Значит, у сновидения скорее всего есть эволюционная задача. По мнению нейробиолога Эрика Хоула (Erik Hoel), доминантная точка зрения на функцию сновидения покамест состоит в том, что сновидения способствуют запоминанию реального опыта. По этой версии, в промежуток, когда происходит сновидение, нейроны выстреливают в той же последовательности, что и в состоянии бодрствования. То есть сновидение – это повторная работа нейронов. Отмотали кассету назад и включили снова. Но учёный задаётся вопросом: как объяснить то, что в снах чаще всего проигрываются не столько прямые воспоминания, сколько переработанные, а нередко – не виденные прежде образы? Или зачем прочно запоминать во сне неправильные действия – например, неправильное дыхание или гребки в плавании в начале обучения? Или зачем запоминать допущенную на диктанте ошибку в каком-нибудь слове «дуршлаг»? Более того, разве проигрывание конкретной картинки, притом частое и навязчивое, не считается нарушением сна вследствие посттравматического стресса?

Наши сны – выдумки, фикции. Они рассеянны – в них нет чёткости рисунка в отличие от рисунка в состоянии бодрствования. Они фабульны – в них есть какой-то сюжет со странностями. Они галлюцинаторны – в них происходят сдвиги и искажения, которых нет в ежедневной реальности. Отрицая гипотезу сновидения как укрепления памяти, учёный Эрик Хоул выдвинул своё объяснение феномена сновидений – гипотезу перенаученного мозга (overfitted brain hypothesis). Суть её в том, что сновидение – это инъекция случайного и невозможного события («шума») в нашу когнитивную реальность не для запоминания опыта, а для защиты нас от переобучения этим опытом. Мозг создаёт галлюцинацию, чтобы помочь мышлению оставаться гибким и чтобы помочь обобщить опыт на незнакомые ситуации.

Его мнение таково: у каждого из нас не такой уж и большой ежедневный опыт. Вошкаемся туды-сюды и привыкаем ко всему, что видим вокруг себя. Из рубрики: видим красный свет светофора, но в один прекрасный день всё равно переходим дорогу на автопилоте. Сновидение, как считает Хоул, позволяет безопасно поучаствовать в непривычной ситуации посредством странного сюжета. Например, ругаемся с другом, с которым в жизни не хотим поругаться, для того чтобы почувствовать, каково это – поссориться с другом. Или летаем во сне, для того чтобы лучше держать равновесие при быстрой ходьбе или беге. Мозг симулирует ночные сценарии для улучшения деятельности в дневной жизни.

Но пока что это всего лишь гипотеза, её ещё надо исследовать на опытах. Преимущество этой гипотезы в том, что она отражает сам феномен обучения как приближение к знанию, а не как механическое повторение. Мы не учимся, как роботы, то есть не просто выучили алгоритм и пошли-поехали. Мы учимся плавно, постепенно, и порой надо время, чтобы произошёл долгожданный щелчок: «Теперь знаю, что, и как, и почему так, и когда не так». Яркие сновидения объясняют обучение как компромисс между перевыученностью и обобщением опыта на незнакомые ситуации. Сновидение как вакцина от полной заскорузлости.

Гипотеза крайне интересна. Правда, пока что не могу прицениться, насколько хорошо она объясняет наши ночные фильмы. Ведь часто сновидения всё-таки слишком прозаичны. Например, долгожданный поход в туалет во сне как-то подозрительно тесно связан с тем фактом, что реально нам пора встать и успеть добежать до туалета. Или тот же сон, в котором я предстал перед классом в чём мать родила. Сон с наготой мне был явлен не впервые. Так что же получается, к своим почти тридцати двум годам я ещё не усёк, что на людях надо появляться в одежде? Или, например, поди-пойми сон пару лет назад, в котором увидел своего деда по маминой линии и обменялся с ними парой слов, а тот умер за три года до моего рождения. Какие тут эволюционные потребности удовлетворяются? И как быть с не зрячими от рождения людьми, которые не видят кина́ во сне, но слышат голоса и ощущают запахи? Будем следить за наукой.

Берегите себя и своих близких.

P.S. Статью Эрика Хоула, которая во многом отражена в этой заметке, можно почитать на английском языке тут:

• Hoel, E. (2020). Dream power. New Scientist, 248(3307), 34–38. https://doi.org/10.1016/S0262-4079(20)31972-2