Эва Гонсон Фараг Ханна родилась в Нидерландах в 1991 г., отец – копт из Египта и мать – нидерландка. От чудного союза родителей у Эвы совсем не голландские черные волосы и белый, как фарфор, цвет кожи. Она училась четыре года в Университете Колледж Рузвельт (University College Roosevelt) в городе Мидделбург, провинция Зеландия, где официально получала специальность по истории искусства, но по факту занималась вопросами гендера. 26 ноября 2014 года я полчаса расспрашивал Эву о её учебе у себя дома и о том, что она думает об учёбе здесь в ЦЕУ на гендерных исследованиях. Мы сидели рядом с нашей родной кафедрой на пятом этаже университетского здания по улице Зрини, изнурённые семестром и жаждавшие его окончания. Эва – одна из тех, кто делает моё пребывание в ЦЕУ наполненным. Я благодарен за те минуты, что могу общаться с ней на переменах. Она – Дива, я так её и называю, она в ответ называет меня любя точно так же. Её история интересна тем, что она ехала в ЦЕУ продолжать углублять знания по гендерным исследованиям, но, по собственному признанию, обернулось всё «полной луной». С её позволения публикую здесь нашу с ней беседу.
Эва в национальном голландском костюме прямиком из Волендама
(над фото мы трудились с Марлоном)
Эва Ханна
— Эва, ты училась на бакалавра в Нидерландах и специализировалась в гендере. Такой специальности нет на бакалаврских программах, т.е. ты просто выбирала все предметы, связанные с гендером. Почему?
— Это университет свободных искусств, студенты брали те предметы, которые хотели. Я, поступив, думала сосредоточиться на политике и поначалу честно изучала политику и историю. Вдруг что-то поменялось. Спустя год мой академический консультант вписал меня в список слушателей какого-то курса по гендеру, который попросту никто не хотел брать. Он посчитал, что мне будет интересно. Я отпиралась, как могла: нет, ни за что не пойду к этим ненормальным феминисткам. Но он сказал спокойно, что это единственный курс, на который я могла в ту минуту зарегистрироваться. Я злилась и метала молнии и решила: так и быть, схожу один раз и сделаю всё для того, чтоб потом бросить этот предмет. Я пришла на урок, преподаватель начала что-то говорить, и через 10 минут я в неё влюбилась и поняла, что хочу заниматься гендерными исследованиями до конца жизни. Я отписалась от всех моих предметов по истории и политике и записалась на все уроки, связанные с гендером. Но таких предметов, конечно, было немного – всего пять или шесть в расписании. Как же быть? Я тогда решила поменять специальность: история искусства. И на одном из предметов по истории нидерландской живописи 17 века я подошла к преподавателю и спросила, могу ли заниматься аспектом гендера – он был только за. Ещё я взяла случайно курс по политике («Американское правительство») и снова спросила у учителя: «А можно применить и здесь гендер?» Он пожал плечами и сказал, мол, мне всё равно, если ты готова этим заниматься, вперёд. И мои письменные работы были о сенаторах-женщинах и что-то там об эмансипации женщин, я сравнивала ситуацию с европейскими правительствами и изучала вопросы гендерного разделения в политике. Потом у меня был обязательный курс по науке – самый ужасный предмет за всё время учебы – и там я тоже пошла по тропе гендера и изучала когнитивный эффект чёрного шоколада на оба пола, у кого ж там – у мужчин или у женщин – от шоколада повышалась активность в мозге. Оказалось, что никакой закономерности в плане пола нету, но шоколад, конечно, влияет на мозговую деятельность. Словом, я стала видеть гендер во всём. Какой бы предмет ни брала, на нём я ставила печать гендера.
— А что было в те первые 10 минут, о которых ты говоришь?
— Преподавательница была великолепна – самая потрясающая женщина, какую я знала. Она вроде ничего и не делала, сидела сзади и читала какие-то материалы. В общем, она спросила у тех немногих парней, что были на уроке: «Парни, я понимаю, что вы не сами выбрали этот предмет, поэтому расскажите, что вам интересно, и мы попробуем сделать этот курс таким, чтоб было интересно и вам». Первый парень сказал, что ему интересна когнитивная нейробиология, второй – детская литература, а третий – криминология. И она составила такой план, что каждую неделю мы смотрели на гендер с точки зрения одного из студентов в этом классе. Это-то и было тем, что зацепило меня: учитель была настолько открыта к предложениям студентов и вправду слышала нас. Кроме того, она всегда вдохновляла нас на занятиях, такого положительного заряда я не получала ни от кого в университете. А ещё на этом предмете нам всем надо было делать интервью с людьми и обобщать как-то опыт конкретных людей (что-то типа «полевых работ»). Нас разбили на группы, каждая группа брала интервью у знаменитости. Мне попался человек, который разрабатывал образы персонажей для известных мультиков, что само по себе удивительно. Более того, учитель знала, что именно мне нужно связаться с этим человеком, поскольку в то время я со своей подругой готовила детский рассказ для трансгендеров: я писала текст, а подруга иллюстрировала его.
— Что у вас были за активности вне учебного времени?
— На всех уроках этой замечательной женщины – Нэнси Майкофф (Nancy Mykoff), она из США – нам надо было вести гендерный дневник и раз в неделю показывать ей. Туда мы писали всё, что нам бросалось в глаза в нашей повседневной жизни. Например, гендер и реклама. Мы тогда впервые заметили, что все женские бритвенные станки розовые, а мужские почему-то синие, но розовые стоили дороже синих; но почему так, это ж один и тот же продукт. Из недели в неделю мы подмечали всё новые закономерности. В последнюю неделю нам уже не надо было вести дневник, но надо было поиграть с гендером, устроить подрывную гендерную активность. Я надела мужскую одежду (неубедительно, но всё же, грудь всё равно выпирала, хоть и не сильно), прицепила усы и бороду, волосы зачесала назад и, главное, попшикалась туалетной водой своего парня. Так я проходила по университету целый день. Одногруппницы, рядом с которыми я сидела, одна за другой говорили мне: «Слушай, ты такая привлекательная сегодня, в чём секрет?» В общем, оказалось так легко сконфузить людей такими маленькими вещами. Ещё одно задание заключалось в том, чтобы просидеть два часа в общественном месте и понаблюдать за людьми, записать эпизоды, в которых ярко проявляются гендерные модели поведения.
Эва со своим парнем Джейми (2015 г.)
— Давай сравним теперь с ЦЕУ, т.е. в Нидерландах было больше интерактива?
— Небо и земля, даже сравнить невозможно. Никогда не было лекций, всегда были презентации, работа в группах, мы всегда начинали уроки с того, что минут 40–45 студенты делились своим гендерным анализом новостей, музыки, фильмов. Мы вместе смотрели «Южный парк» или «Гриффинов» и обсуждали их, придавали значение определённым вещам и делились мыслями.
— До того как ты влюбилась во все гендерные предметы, ты наверняка понимала, что гендер – слишком политизированная тема, тебя это не остановило?
— Да что я тогда знала? Не понимала даже, в чём разница между полом и гендером; серьёзно говорю. Не думала, что это вообще важно, что феминизм нам нужен, что у женщин гораздо меньше привилегий, чем у мужчин, ведь общество так удачно замаскировано, что не сразу увидишь каждую мелочь. Особенно в Нидерландах, там все СМИ только и трубят, что мужчины и женщины так равны, что в нашей стране женщинам жить лучше всего на всей планете. Больше всего меня, конечно, поразила реклама как явление. Возьми тот же «МакДональдс» или «Бургер-кинг»: если речь о мясе, то его поедание считается маскулинным: именно мужчина брутально поедает это мясо. Я и не обращала на это внимания раньше. Потом ты видишь это – и это целый мир.
— Хорошо, ты стала это везде видеть, как от этого твоя жизнь стала легче?
— Кто сказал? Жизнь от этого стала только сложнее и проблем стало больше. И тем более с приездом сюда в ЦЕУ. Я думала, что феминизм – это о равноправии полов, эмансипации женщин и т.п. Здесь же, кто мог подумать, ты должен быть защитником прав трансгендеров, веганов, всех на свете женских прав, обязан бороться с расизмом, насилием и многое-многое. Жить стало тяжелее, и что бы я сейчас ни говорила при людях, я всегда думаю подспудно: «А я хоть никого не угнетаю сейчас своими словами?»
— Вы были более дружны там, дома?
— Да. Мы знали, что мы феминистки, пускай с разными мыслями и идеалами, но у всех была общая целью, поэтому было легче. Может, мы всё ещё были второй волной феминизма, а тут третья? [Смеется.] У нас было очень мало стереотипных лесбиянок (короткая стрижка, никакой модной одежды, мужская походка), остальные – самые красивые девушки, каких только можно найти. Мы прямо на уроках могли рисовать друг другу макияж, после уроков вместе тусили, отдыхали, выпивали. Никто никого ни за что не осуждал. Здесь же складывается ощущение, что за тобой всегда следят: не так оденешься, не так посмотришь, не то скажешь – своё неприветливое мнение кто-то всегда да выскажет.
Эва с друзьями
— Те парни, которые были на ваших гендерных уроках, как-то поменялись после этих предметов?
— Не могу сказать. Поначалу всё было так: парни, которые брали эти предметы, были геями, и думаю, что они изначально были на другом уровне понимания гендерных исследований. Притом, знаешь, мне кажется, что в большинстве своем парни-натуралы, у которых нет в близком окружении геев, лесбиянок или феминисток, особо не думают о гендерных вопросах, это позиция по умолчанию. Но если ты, например, гей, то скорее всего ты знаешь уже что-то по теме гендера. Может, потому что ты специально читал об этом, может, потому что ты один-единственный гей-хлопчик на деревне и тебе до зарезу нужна информация. И вот с самого начала у нас было два парня-гея и всё. Но потом гендерные предметы в университете стали ассоциироваться с одинокими девушками, и это приглянулось некоторым альфа-парням из так называемого «университетского братства» (fraternity), которые стали брать гендерные уроки, чтобы встречаться с какой-нибудь девушкой. По принципу «я ж один парень в этом классе, ага». Мне было забавно за этим наблюдать. Т.е. парни-то стали более открытые к гендерным исследованиям, но по совсем другим причинам. Потом так ещё совпало, что самый популярный парень из этого братства сделал каминг-аут и заявил, что он гей. И куча другого тоже происходило, поэтому отношение к гендерным исследованиям менялось – не скажу, что очень существенно, но было. Ушло насмешливое отношение, притом ушло именно потому, что кто-то сразу высмеивал курсы по гендеру, потом пришел посмотреть, что ж у нас такого происходит, и вдруг понял, что нет ничего опасного. Приходили к нам парни, как я сказала, по совсем другим причинам, но и так ладно.
— Опять же, как ты считаешь, такое отношение только укрепляет расхожее мнение, что гендерные исследования сугубо для феминисток и геев?
— О конечно. Моя преподавательница по этому поводу всегда говорила: «Парни не приходят сюда, потому что думают, что ‘гендер’ – это женское слово». Очень наблюдательно, ведь как только мы думаем про слово «гендер», мы думаем про женщин и женственность. Это как вот если мы думаем о расе и расизме, первым делом в голову приходят афро-американцы. Мужчины не думают про гендер, потому что так вот просто повелось. Это норма. Для мужчин гендер – это то, что их не касается. Мне думается, что поскольку парни-натуралы сторонятся гендерных исследований, а парни-геи хотят их изучать, мы имеем, что имеем – стереотипное представление только укрепляется. А ещё люди нередко ожидают, что на гендерных исследованиях учатся самые радикальные люди с самой радикальной внешностью и взглядами, и потому обычным людям кажется: «Хм, нет, мне там не место, там место всем стрёмным».
— Значит, сексуальных меньшинств было у вас немного? И среди преподавателей тоже?
— Да, преподаватели все были натуралы. Вообще, когда мы все пришли на первый курс, вроде мы все были натуралами. Девушек у нас было 75%, парней 25%. Все экспериментировали друг с другом, притом довольно интенсивно, ведь парней почти не было. И вот первые недели позади, и ты уже замечаешь, что кто-то становится би-интересующимся, кто-то встречается с девушкой. Короче говоря, всё это сложно, никогда не скажешь наверняка, сколько было натуралов и сколько геев.
— Ты экспериментировала?
— Конечно.
— Сожалеешь?
— Ничуть. Я встречалась с девушкой, кстати, это было до того, как я стала изучать гендерные исследования [смеётся]. Университет — это самое подходящее время для экспериментов со своей сексуальностью. Ты молод, можешь делать всё, что угодно, и справедливо цепляешься за такие возможности.
— Чем отличается ЦЕУ от твоего университета в Нидерландах?
— Здесь у студентов претензии ко всему, что ты делаешь. Там дома было так много солидарности между студентами, мы никогда не спорили о тонкостях феминизма. Мы знали, что есть феминизм, что у нас единая цель, и мы никогда никому в лицо не говорили: «Знаешь, ты так рассуждаешь, потому что ты весь такой привилегированный» или «Что из тебя за феминистка, если ты считаешь так и так». Никогда не слышала этого дома. Возможно, это было потому, что мы не знали многого о феминизме, но равным образом возможно и потому, что мы были более дружны.
— Знания, которые ты получала там, тоже были, как и здесь, чересчур академичными и немножко притянутыми за уши?
— [Смеётся.] Нет, всё было по-другому. Фокус был на популярной культуре. Мы не читали запоем Джудит Батлер, но мы знали о её основных идеях, которые использовали для анализа музыки, фильмов, книг. Например, мы читали реальные дневники известных женщин. У нас теоретизирования было по минимуму, важен был практический аспект. Здесь же всё слишком затеоретизировано, и теории эти особо ни к чему не применишь. Мы смотрели фрагменты порно в классе, нам показывали фотографии реального линчевания людей (все ведь слышали про расизм, но все ли видели эти фото?), мы читали книгу о том, как парень вырос в индейской резервации в Америке (Шерман Алекси «Совершенно правдивый дневник индейца на полставки», 2007), нам показывали видеофрагменты скрытой камеры, зафиксировавшей насилие, и прочие необработанные и грубые материалы. Мы анализировали максимально реальные вещи, никакой абстракции. Это не могло не впечатлить. Мы связывали события и действия одно с другим, одну эпоху с другой. Например, Саару Баартманн (женщину с гигантскими ягодицами), которую привезли в Европу и выставляли в клетке на всеобщее обозрение в 19 веке, с известной сейчас Кимберли Кардашян – и смотрели, как, в сущности, некоторые вещи продолжаются до сих пор, только в другой форме.
— Ты говорила раньше, что университет в Нидерландах дал тебе чувство свободы.
— Да. А здесь в ЦЕУ я будто скованна по рукам и ногам. Моя страсть в изучении гендера вспыхнула и горела там, но почти полностью угасла тут. Отбили интерес.
— Ты будешь продолжать изучать гендерные исследования в будущем?
— Нет.
— То есть пока что хватит?
— Да. Когда я думаю про зимние каникулы, я думаю только о том, чтобы три недели не слышать, какая я на самом деле привилегированная белая европейка. Что бы ты здесь ни сделал, это плохо, тебя раскритикуют, и это меня утомляет больше всего.
* * *
По некоторым предметам с гендерной спецификой Эва сбросила мне учебные программы, которые с радостью прикрепляю ниже (язык – английский). Берегите себя и своих близких.
1) Введение в гендерные исследования (скачать)
2) Поп-культура | Социология и культурология (скачать)
3) История женщин и гендер (скачать)
4) Нидерландская живопись 17 века (скачать)
5) Культурология. Продвинутый уровень (скачать)
6) Права человека и мировые религии (скачать)
P.S. У Эвы шикарный высокий голос. Если кому-то интересно, вот первые 4 минуты нашего разговора (4 МБ), пока нас не перебила одногруппница (открыть и послушать).