Год из фиолетового танзанита

Опубликовано автором

В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка.
Уильям Блейк, “Прорицания невинного”, пер. С. Маршака

To see a world in a grain of sand,
And a heaven in a wild flower,
Hold infinity in the palm of your hand,
And eternity in an hour.
William Blake, Auguries of Innocence, 1803

За горизонт, в закатный солнечный пожар садится 2018-й год – так быстро и так внезапно. Я отчётливо помню январскую поездку в Канаду, будто она происходила на прошлой неделе. А это мираж, аукнувшийся почти 12 месяцев спустя. Песок в часах этого года закончился, наступила пора аккуратно переворачивать эти часы для нового 2019-го. Этот год был качественно иным, чем 2017-й, ведь тот мне открывал новые возможности и был исполнен тайным посвящением в святая святых науки. Этот же был годом полировки танзанита со всем его шумом, пылью, удачными и малоудачными спиливаниями, но и одновременно с чарующей красотой ожерельных переливов.

Главным предметом полировки этого года, к которому окончательна пришла душа, стал внутренний телескоп, которым смотрю на жизнь. Этот телескоп целится в универсум выпуклыми и вогнутыми линзами психологии. Поступки людей для меня осмысленны в контексте того, какие внутренние потребности громче всего голосят в человеке и как в своей голове этот человек создаёт смысл в жизни. Строит ли человек семью, или критикует устройство мира, или повышается в должности, или вскарабкивается на Эверест, или поддаётся ударам судьбы – для меня ответы на вопрос “зачем” лежат в области психологии. Может быть, человеку хочется доказать себе свою силу, или удовлетворить любопытство, или поиграть в жертву обстоятельств, или выразить своё мироощущение, или добиться внимания, или защитить чувство собственного достоинства, или просто чувствовать безопасность и контроль над случаем – кто знает? Но если знать, то легче строить общение с таким человеком, легче объяснить взлёты и тяготы бытия. На мой взгляд, другие науки не копаются так глубоко в человеке, как психология, а если копаются, то ещё больше мутят воду и запутывают в иле.

В этом году я пролез в университетский клуб по плаванию, нарастил бородку, сделал пирсинг сосков, ограничил круг общения, деактивировал некоторые социальные сети. Всё это было прыжком в неизвестность. Зачем? Наверное, чтобы создать уют в своём внутреннем интровертированном мире, побыть управителем своей жизни, быть близким человеком для тех, кто принимает меня всецельно, не тратить время на тех, рядом с кем нет духовного движения вперёд. Раньше я смутно нащупывал критерии “своих” людей. Такими близкими по духу людьми были те, с которыми у нас общие ценности (например, поиск истины, юмор, путешествия). В этом году для меня выкристаллизовался признак сдерживания всякой близости: цензура в общении. Где начинается цензура, там заканчивается общение. Кто-то хочет слышать только АБВ, кто-то советует ГДЕ, кто-то упрекает в ЖЗИ, кто-то выпадает на КЛМ, кто-то живёт в иллюзии НОП – это всё говорит только о том, что вне специальной обстановки с этим людьми не будет доверительного общения. Будет торговый обмен сообщениями. Я посмотрел на ближайших друзей (Бэзил, тебе привет!) и узрел, что именно с ними у нас никогда не было цензуры в общении, нас никогда не угнетало то, какие мнения мы друг другу высказываем, как реагируем на сложные разговоры. Всё доверительно, органично, уважительно, с детским интересом один к одному, с жадными вопросами о жизни друг друга, без попыток сказать последнее слово в жаркой беседе, без конфликта и глупых наставлений. Я не знаю, как мы так настраиваемся на одну волну, на это полное и всестороннее принятие.

В плане учёбы год был посредственен, увы. Весенний семестр был омрачён скучным и порой антагонистским преподаванием, осенний же был усыпан никому не нужной писаниной бесконечных страниц, которые никто не читал. Например, по курсу “Биографический метод и нарратив” мы, студенты, написали текста за семестр по объёму на две магистерские диссертации (35 000 слов), но я не могу сказать, что произошло приращение в знаниях в результате таких упражнений. Всё, что узнавал и чему учился, в этом году не исходило от преподавателей или одноклассников, но от самообучения, от общения со своим научруком Тиффани или другими студентами-докторантами. Поэтому нередко вставал вопрос: зачем ходить на уроки? Сейчас остался последний семестр с уроками в новом году; это последние пять предметов по методам исследования. Хотя я ничего не ожидаю, но внутри теплится надежда, что новые предметы восхитят, очаруют, завлекут во вселенную познания. В своих психологических раскопках я говорю себе деловито: когда я сам буду преподавать, я ни за что не буду делать так-то, так-то и так-то, например, как это делает профессор ХХХ. Корень этого всего видится мне не в преподавателях, конечно же, а в себе самом и своих ожиданиях: я просто вырос из режима студента. Мне нужен ментор, но не учитель с указкой; наставник, но не репетитор. И такой ментор для меня, безусловно, моя Тиффани.

С Тиффани в этом году выстроились удивительные отношения. Никак не разгадаю, кто она и какова её особенность, но в этом году она стала относиться ко мне как к младшему коллеге, уже не как к студенту. Когда нужно, она встречается и разговаривает со мной по два часа кряду, даёт обратную связь моим идеям, верит в будущего меня. Для примера, преподаватели на других кафедрах могут встречаться со своими докторантами раз-два в семестр для душеспасительных бесед, а то и раз в год. В конце октября приезжал в гости в Сиракузский университет выпускник нашей кафедры, теперь уже доктор наук в Китае – Хэнг Луо (Патрик). Меня он совершенно поразил: то, как он разговаривает о своих научных интересах, о жизни, о том, как сложилась его жизнь после получения докторской степени, о своих публикациях в рецензируемых журналах. Я на него смотрел, точно на прекрасный холст эпохи барокко, и диву давался: как он это всё постигает, делает и при этом успевает жить, играет в футбольной команде в своём университете, преподаёт три предмета в семестр и т.д. и т.п. После его отъезда Тиффани сказала мне: “В будущем я вижу, как у тебя будет такой же путь, как у Патрика – и в то же время не такой, свой”. Услышать такие слова из её уст было отрадно и стратосферно. Что она видит такого, чего пока что не видно мне?

Мы две недели прожили с братом плечом к плечу в июне, когда он приезжал ко мне в гости в Штаты. Впервые за десять лет мы снова жили под одной крышей и проводили большую часть дня вместе. Мы с ним очень разные, по-разному смотрим на мироустройство. Саша очень конкретный, собранный, видящий возможности на пустыре, быстрый, умеет думать и просчитывать на десять шагов вперёд. Правда, считает, что так же умеют почти все люди, а если не умеют, то не хотят пробовать. Ему очень понравились Штаты, и мне было приятно это осознавать. Я был рад, что он познакомился с моим другом Томом в Нью-Йорке, у которого мы останавливались на ночлег. Рад, что он посмотрел на страну, в которой я сейчас живу. Мы с ним как день и ночь разные, но уважаем друг друга и ценим силу воли, с которой каждый из нас делает то, во что верит. Было здорово воссоединиться с ним и погулять в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Летом я провёл пять недель в Беларуси вместо запланированных трёх. Нужно было поменять паспорт, апробировать бассейн в родных Столбцах (хороший бассейн), сходить к стоматологу, съездить к пташке Ирине Михайловне в деревушку Беларучи. С Ириной Михайловной мы четыре часа собирали малину в её саду и болтали о жизни, о доблестях, о причудах и всяких прелестных глупостях. Насобирали 17 литров малины; я благополучно всучил всё маме, которая из этого добра наварила душистого варенья. Поездка в Беларусь была очень положительной. У меня потрясающие родители и чудесная бабуля, которым я очень благодарен за поддержку и любовь. Увы, мне не удалось съездить в Гродно, в котором всегда хотел побывать, но никогда не был. Как парадоксально ни звучит, но не нашлось времени выбраться из собственных завалов. Когда выпадет такой шанс вновь? Когда я увижу историко-археологический музей или музей мной любимого Максима Богдановича? Кирхи и монастыри? Замки и скверы?

Я до стыда мало читал художественной литературы в этом году, на неё не было свободных мгновений. Но из прочитанного впечатлили два рассказа Джека Лондона “Сцапали” (Pinched, пер. Семёна Займовского) и “Костёр” (To Build a Fire, пер. Веры Топер), а также роман “Странник по звёздам” (The Star Rover, пер. Татьяны Озёрской). Потрясающий русский язык в этих удивительных переводах. Из нон-фикшн поразила автобиографическая книга Евгении Гинзбург “Крутой маршрут” (1967), я её жадно проглотил в начале 2018-го. Советские репрессии с их зверскими истязаниями неповинных людей она передала настолько ощутимо, будто я видел кошмары, стоя бок о бок рядом с ней: карцерные бессонные заточения, голод и стынь, унизительные справления нужды у всех на глазах, рабский труд до полусмерти. Я читал Гинзбург, и моя голова расширялась и сжималась в водовороте ужасов и в такт пульсирующей в венах крови. Насколько же легко выходит наружу человеческое зло. Эту идею куда более интересно высказал Александр Солженицын в “Архипелаге ГУЛАГ” (1973):

“Согнутой моей, едва не подломившейся спиной дано было мне вынести из тюремных лет этот опыт: как человек становится злым и как — добрым. В упоении молодыми успехами я ощущал себя непогрешимым и оттого был жесток. В переизбытке власти я был убийца и насильник. В самые злые моменты я был уверен, что делаю хорошо, оснащён был стройными доводами. На гниющей тюремной соломке ощутил я в себе первое шевеление добра. Постепенно открылось мне, что линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, — она проходит через каждое человеческое сердце — и черезо все человеческие сердца. Линия эта подвижна, она колеблется в нас с годами. Даже в сердце, объятом злом, она удерживает маленький плацдарм добра. Даже в наидобрейшем сердце — неискоренённый уголок зла” (“Архипелаг ГУЛАГ. 1918–1956: Опыт художественного исследования”, том 2, часть 4 “Душа и колючая проволока”, глава 1 “Восхождение”).

Встретился хороший перевод на английский язык: “It was granted me to carry away from my prison years on my bent back, which nearly broke beneath its load, this essential experience: how a human being becomes evil and how a human being becomes good. In the intoxication of youthful successes I had felt myself to be infallible, and I was therefore cruel. In my most evil moments I was convinced that I was doing good, and I was well supplied with systematic arguments. It was only when I lay there on rotting prison straw that I sensed within myself the first stirrings of good. Gradually it was disclosed to me that the line separating good and evil passes not through states, nor between classes, nor between political parties either, but right through every human heart, and through all human hearts. This line shifts. Inside us, it oscillates with the years. And even within hearts overwhelmed by evil, one small bridgehead of good is retained.  And even in the best of all hearts, there remains an un-uprooted, small corner of evil.” (Aleksandr Solzhenitsyn, The Gulag Archipelago 2, 1918–1956: An Experiment in Literary Investigation, translated by  Thomas P. Whitney, 1975.)

В плане фильмов не было каких-то особенно цепляющих картин, разве что два сериала, которые мне посоветовала Валя в Италии: “Призраки дома на холме” и “Мотель Бейтсов”. В “Призраках” люди пытаются справиться с трагедией жизни, справляются из рук вон плохо, но от сериала было не оторваться все 10 серий. “Мотель Бейтсов” (50 серий) потряс меня развитием любовных взаимоотношений матери и ребёнка – Нормы и Нормана. Вывихнутая, спутанная, закрученная на бигуди история (как говорит Наташка Лопатина) звенела в моих ушах. С каждой серией раздвоение личности 17-летнего мальчика с садистскими наклонностями усугублялось, а железная мамаша предавалась гиперопеке в попытке построить новую жизнь и защитить Нормана от злого и грубого мира. У мамы и сына были общие радости, общие секреты, много невинного телесного контакта. Они иногда спали ночью в одной кровати и были духовно переплетены так, что ничего иного, кроме катастрофы не могло случиться – для них и для тех, кто был рядом с ними. Но в этой древнегреческой по духу трагедии была своя красота, свой замысел: сын и мать навсегда вместе. Я восхищён сценаристами, режиссёрами и актёрами этого сериала.

Плаваю я уже два года. Это достойный повод гордиться собой, поскольку большую часть жизни я боялся воды, а сейчас вприпрыжку ежеутренне несусь в бассейн. Я стал смелее и увереннее в воде, хотя, конечно, если меня закинуть на середину озера, то точно хватит удар. Страх воды не уходит, но усиливается мужество и храбрость плескаться в воде. В этом году я научился плавать стилем баттерфляй, хоть прежде и казалось, что это будет нереально. Впервые проплыл без передышки полтора километра (1500 м) – заняло это 33 минуты. К слову, олимпийский рекорд среди мужчин составляет 14:31 мин., среди женщин – 15:20 мин. Кто бы мог подумать: два года назад я толком не умел грести даже по-собачьи. В плавании мне нравится медитативное состояние, в которое уносится разум. Как только погружаюсь в воду и рефлекторно замедляется сердцебиение и сжимается селезёнка, выбрасывающая в кровь запасы наполненных кислородом красных клеток, я перехожу в состояние полёта. Летаю при этом медленно и не вижу, чтобы с опытом ускорялся темп, наверное, для этого нужен индивидуальный инструктор на пару занятий. Эффективные пловцы гребут мало, а проплывают много. Этакий минимакс: минимум затрат, максимум КПД. Ни видеоролики, ни описания техники на бумаге не способны заменить учителя, который посмотрит и даст нужную обратную связь именно мне.

27 сентября я увидел через ультразвук собственное сердце. Знакомый парень Джейкоб отвёл меня в лабораторию исследований работы человеческого тела здесь в Сиракузском университете, установил, что у меня замечательная эластичность сонной артерии и аорты, определил объём моих лёгких – 4 литра, а под конец всех процедур вывел на экран моё стучащее сердце. Оно колотилось прямо перед моим исступлённым взором в ту же самую минуту, когда я на него смотрел. Я не чувствовал его работы, но видел, что оно колеблется судорожно и равномерно в режиме онлайн. Я бесстыдно подсматривал за своим сердцем и не мог отвести глаз. Джейкоб смотрел на какие-то цифры, которые казались мне арифметической головоломкой, и говорил, что с каждым страстным ударом моё сердце выталкивает кровь с такой силой, что если бы не было тела, то кровь бы летела на 7 метров вперёд. Никогда раньше не доводилось задумываться о неистовой силе сердца, которое любит нас и живёт для нас каждую секунду бытия. Встреча с собственным сердцем преобразила меня, я желал отплатить ему таким же добром за 30 лет преданности. Оказалось, сделать это проще пареной репы: надо хорошо питаться и заниматься спортом, это будет ему лучшей благодарностью. Моё немножко кособокое сердце, спрятавшееся за рёбрышками, усилило любовь к жизни.

Я не загадываю никаких новогодних желаний, не замышляю никаких новогодних резолюций. Я почувствовал в начале осени, будто в жизни произошёл переход в новое измерение. Будто не просто начинаю новую главу, но новый том на новом пергаменте. Внутри ощущение, точно я кое-как продирался через колючую проволоку и наконец-то вылез на коленках на ярко-зелёную траву в ярко-зелёной солнечной рощице. Будто сменил свою змеиную кожу аккурат перед новым годом и сейчас возлегаю на волшебных перинах, разрешая новой шкурке привыкать к золотистой природе вокруг неё. Единственное, чего я очень хочу, так это чтобы сохранялась работоспособность, страсть к любимому делу и уверенность в завтрашнем дне.

Берегите себя и своих близких.

Пирсинг сосков

Похожие записи:

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.